15.08.2005
"Охраняется государством", июнь (1) /2005 г.
Знаток России и русской культуры Уильям Брумфилд из 34 лет,
что посвятил изучению нашей архитектуры, в общей сложности семь лет провел у нас
в стране. Он - профессор славистики Университета Тьюлейн в Новом Орлеане, где
также преподает в архитектурной школе. Имеет степень доктора славистики (со
специализацией по литературе и истории России XIX века), член Российской
академии архитектуры. Его коллекция фотографий из России (он объездил нашу
страну от Мурманска до Владивостока) вошла в собрание фотографического архива
Национальной галереи искусств в Вашингтоне. А его передвижные выставки «Русское
искусство деревянного зодчества» и «Потерянная Россия» объехали многие города
США. Брумфилд к тому же — автор целого ряда работ по русской архитектуре.
Фотовыставки Брумфилда постоянно экспонируются в музеях и галереях всего мира, в
том числе и у нас.
— Почему в качестве предмета своего исследования вы выбрали именно русскую
архитектуру?
— В Россию я впервые приехал в 1970 году как специалист по русскому языку и
культуре по программе научного обмена для преподавателей. Страна ваша тогда была
«не в моде», и желающих ехать в СССР было не очень много. Вот меня и выбрали — а
я был тогда лишь аспирантом. Так все вышло по воле судьбы.
Взял тогда с собой недорогой фотоаппарат - решил, пощелкаю немного, заодно купил
советские диапозитивы — думал, буду как-то иллюстрировать свои рассказы: об
СССР. Те диапозитивы вскоре изменили цвета, а вот некоторые мои снимки — отснял
я тогда всего две пленки — до сих пор печатают. Так что все было неожиданно.
Но главное — мои впечатления. Когда я увидел вашу страну, ее архитектуру, это
было как удар молнии, у меня буквально открылись глаза. Я провел тогда в СССР,
три месяца и побывал в Москве и Ленинграде.
Вернувшись в Беркли (Калифорнийский университет), я подал заявку на грант на
работу над диссертацией. Она была о России, а тема ее звучала как «Литература
радикалов 60-х годов XIX века». И вот в 1971 году я попал в Ленинград. Я считаю,
мне повезло: для начинающего любителя, каким был я, там очень удобно знакомиться
с русской архитектурой. Это — цельный город с цельными ансамблями. А оттуда я
ездил еще и в Новгород, Владимир, Суздаль...
Так вот я открыл для себя Россию.
Одновременно я все больше увлекался фотографией, а когда получил степень и стал
преподавать в Гарварде как доцент, начал там сам печатать свои черно-белые
фотографии в университетской лаборатории. Я постепенно потерял былой интерес к
русской литературе. Фотография, как средство передачи моего восприятия
архитектурного наследия России, наоборот, все больше значила для меня.
И еще, конечно, сказалось влияние Юга, я смог почувствовать трагизм судьбы
русской культуры. Я вырос в штате Джорджия, в молодости много читал о
Гражданской войне. К тому же Юг долгое время пребывал в упадке, старая,
традиционная жизнь уходила, новая утверждалась непросто. Естественно, возникали
вопросы: «Кто виноват? Что делать?». Познакомившись с русской классической
литературой, я узнал, что те же самые вопросы волнуют и представителей другого
народа... Вообще, между культурой Юга США и русской культурой есть немало
общего. Во многом с этого все и началось.
Так что это дело судьбы, дело Бога — почему так получилось, что я увлекся
русской архитектурой.
Теперь я в России чувствую себя как дома. Однако чем дальше, тем глубже осознаю,
насколько это сложная «субстанция».
- Я полагаю, что вы, скорее, исследователь, чем фотохудожник. А вы сами кем себя
считаете в большей степени -ученым или фотографом?
— Я считаю, что я разрушал границы и преграды между наукой и искусством. Мой
фотоархив, насчитывающий 110 тысяч снимков — как черно-белых фотографий, так и
цветных слайдов, — это уникальное сочетание навыков фотографа-художника и моих
способностей как ученого. Мой архив создан на основе того, чего не хватает
большинству фотографов, помимо умения это еще и научные знания. Я знаю и могу
объяснить, почему именно такое здание, почему именно такой ландшафт.
Но отличаюсь я и от многих ученых. Я славист-историк, а архитектурой занимаются,
как правило, искусствоведы, которые пишут о подробностях, о деталях, редко давая
картину в контексте общего развития и состояния культуры. При этом, хочу
отметить, на Западе знание русской архитектуры почти нулевое. И мои лекции,
сопровождаемые демонстрацией фотографий, проходят с неизменным успехом.
Значение русского архитектурного наследия, прежде всего, в том, что оно русское.
Странно, но западные специалисты изучают русскую архитектуру поверхностно,
проходят мимо нее, рассматривая как некое периферийное явление. Но это неверно.
Есть такое явление — «русская культура», с этим никто не спорит. И как ее можно
рассматривать и оценивать без русской архитектуры?
— По какому принципу вы выбираете объект вашего художественного и научного
внимания, что, по-вашему, является памятником архитектуры, а что нет?
— Любые памятники, вне зависимости от их состояния, — достойные объекты для
архива. Я не делю памятники на «имеющие» и «не имеющие» ценность, они все —
часть русской архитектуры.
Я снимал даже панельные дома — они тоже имеют архитектурную ценность! Например,
Северное Чертаново — это памятник советского городского планирования. Но в
основном, конечно, фотографирую церкви, храмы. И это не случайно: памятников
гражданской архитектуры допетровских времен в России почти не сохранилось. Здесь
нет замков, дворцов и огромных университетских зданий, которые были в Европе в
XIV, XV и XVI веках. Поэтому, если вы собираетесь фиксировать историю
архитектуры, вам, прежде всего, придется иметь дело с церквами.
В деревнях, особенно заброшенных, часовни однозначно вызывают мой интерес. Дома?
Это зависит от эстетического восприятия. То есть, ценность определяю глазами...
—Вы объездили почти всю Россию, особенно хорошо, судя по вашим работам, вам
знаком Русский Север, в последнее время вы «осваиваете» Урал, Сибирь. Как вы
составляете маршруты своих странствий?
— Вначале я освоил и изучил города «Золотого кольца», затем — Русский Север.
Раньше иностранцам по СССР путешествовать было непросто, не всюду можно было
попасть. Теперь — столько возможностей; еду туда, где люди готовы меня принять в
хорошей рабочей обстановке. Пару лет назад я открыл для себя Челябинскую
область, год назад — Татарстан. В 2000 году по поручению Библиотеки Конгресса
США ездил снимать Урал и Сибирь. Это было хорошее предложение, как говорится, «offer
I could not refuse». И к тому же я хочу создать глобальный архив по русской
архитектуре, а для этого я должен побывать всюду, где есть интересные памятники.
— Одна из ваших книг называется «Потерянная Россия», а ее подзаголовок — «Снимая
руины». Значительная часть памятников архитектуры у нас в стране действительно
представляет собой руины. Не тяжело ли постоянно снимать развалины?
— Я, повторяюсь, — южанин и поэтому привык к руинам. И в книге «Потерянная
Россия» я сравнивал американский Юг и русскую усадебную культуру. Но в России
наследие богаче, и потому больше руин.
Вообще в западном искусстве руины занимают большое место. И в книге «Потерянная
Россия» я намеревался передать пафос, поэзию руин. При этом я неравнодушен к
трагической судьбе русской культуры и архитектуры, в частности. И, конечно, не
одобряю процессы, ведущие к появлению руин.
В моей работе присутствуют два пласта: работа художника и работа ученого.
Поэтому мои фотографии — это и эмоции, и фотодокумент.
Так что в съемке руин у меня и пафос, и обличение, и своеобразная эстетика. Это
ведь романтично — снимать руины. Я помню, например, в лесу на границе
Ярославской и Вологодской областей есть церковь, ну прямо как храмы и пирамиды
майя в Центральной Америке, стоящие среди джунглей. Эту церковь почти полностью
поглотил лес. И, представляете, в ней сохранились росписи конца ХГХ века, может,
не очень ценные, но сохранились!
- Некоторые ваши снимки запечатлели памятники, которые, возможно, до вас никто
не снимал, а возможно, больше и не снимет. Скажите, бывали случаи, когда объекты
вашей съемки исчезали, и ваши снимки — тут уж нельзя не добавить «к сожалению» -
приобретали еще большую ценность?
-Да. Например, Вологодская область. Помню пожарную каланчу, и одновременно
здание городской Думы, в Успожне. Каменный низ, деревянный верх — середина XIX
века. Снимал в 2001 году, а приехал в 2002 году — уже руины.
Или прекрасная церковь — ярусный храм Рождества Богородицы в Поповке-Каликинской
в районе озера Боже. Был там в марте 2001 года. Когда ее фотография
экспонировалась на выставке «Русский Север», я ее снабдил таким комментарием:
«Редкий пример деревянного ярусного храма в Вологодской области. Здесь
господствуют западные ветры. Заметен крен». И вот мне друг показывал съемку 2003
года — храм уже лежит...
Приходится много работать, чтобы все эти церкви, села увидели люди и здесь, и за
океаном. Кроме научных изысканий, я хотел бы оставить потомкам уникальные
документальные материалы, запечатлевшие памятники русской архитектуры, эту
музыку, застывшую в камне. На выставках демонстрировалось менее 1 процента моих
фотографий. А архив — это есть мое «я». И свою работу я делаю для науки, для
России, для себя. Это мое наследие, то, что после меня останется
—Как, на ваш взгляд, в России сохраняются архитектурные памятники?
— Могу сказать об этом на примере деревянной архитектуры. Я замечал во многих
регионах- старые дома не только не пытаются сохранить, но их поджигают. У людей
в большинстве своем нет понятия историчности, нет понятия наследия. В 1930-е
годы у вас в стране разрушили деревенскую культуру, умышленно уничтожили. Теперь
не воссоздашь. У людей нет корней, нет интереса.
Сейчас в архитектуре и строительстве царит эклектика — строят что хотят, иногда
не очень хорошо. Постсоветский период не привнес ничего интересного, хотя есть и
редкие исключения.
Но больше всего меня возмущает отношение к архитектурному наследию- по всей
России гниют старые деревянные дома, брошенные на произвол судьбы. Им на смену
приходят пошлые коттеджи «новых русских». Я говорю это как житель Нового
Орлеана, где бережно сохраняют тысячи таких построек, причем порой совершенно
рядовых. Они очень хорошо смотрятся в контексте среды. И, что интересно, в Новом
Орлеане даже люди, чьи корни не из этого города, воспринимают памятники как
свои.
Люди в вашей стране, да и вообще повсюду, где стоит эта проблема, должны
осознать, что национальное культурное наследие — это не экспозиция в
музее-заповеднике, а прежде всего те приметы прошлого, которые окружают нас в
повседневной жизни. Пока же новая элита больше занята сносом, чем сохранением.
Что нужно, чтобы широкая общественность поняла, захотела понять ценность
построек? Стимула нет? Желания нет? Я не знаю...
Большое впечатление на меня произвел Южный Урал, где я неожиданно для себя
обнаружил уникальные памятники церковной, бытовой и промышленной архитектуры.
Кыштым, Касли, Верхнеуральск, Сыростан, Троицк — все места, которые я повидал,
удивительны. Но проблемы там большие. Все они как бы замерли и дремлют. Там не
бурлит жизнь. Прежде всего, эти городки должны заниматься благоустройством.
Чтобы там появились ярмарки,
ресторанчики, лавки ремесленников. Необходимо поощрять посещение таких городов в
качестве объектов семейного туризма. И нужен такой проект экономического
развития, в который бы органично вошло восстановление исторических памятников.
Это взаимодополняющий процесс.
- А что вы думаете о передаче памятников архитектуры в аренду?
— Аренда, продажа, мне кажется, — больной вопрос. Здесь все очень непросто.
Взять хотя бы своевольную реставрацию. Называть примеры не буду, но они мне
известны. Главное — контроль. У нас есть юридические структуры, которые следят
за сохранением исторических зданий, в том же Новом Орлеане, например. В России
же постоянно приходится сталкиваться, я бы сказал, с «зубчатостью» закона, он не
действует, его не соблюдают, особенно в деревне. Поэтому, прежде чем говорить об
аренде, о приватизации памятников архитектуры, надо навести порядок. Почему бы,
в принципе, не сделать так, как поступают с памятниками в Англии? Но сперва надо
создать соответствующие законы и, главное, - соблюдать их.
— Как вы оцениваете роль церкви в сохранении культурного наследия?
— Некоторые священники, я знаю тому много примеров, очень грамотно
восстанавливают храмы, другие, наоборот, — разрушают старую роспись, делают
перестройки. Но как бы то ни было, роль церкви в сохранении памятников
культурного наследия огромна. Да и вообще, храм, особенно в отдаленных местах,
на Севере, оказывается неким центром притяжения для людей.
Я вспоминаю село Кимжа на Мезени, где стоит храм Богоматери Одигитрии 1763 года,
где сохранились массивные деревянные двухэтажные дома. Ощущения там совсем не
те, что в музее деревянного зодчества! Я думал о причине, почему здесь, в этом
отдаленном селе, не угасла жизнь, и пришел к выводу, что у местных жителей есть
скромное, непретенциозное, но чувство места. А это чувство во многом рождает
храм. Недавно его, кстати, заново освятили. Правда, боюсь, местная идиллия скоро
будет нарушена — строительство дороги и нефтедобыча радикально изменят
экологическую и экономическую обстановку вокруг села...
— Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему в некоторых местах памятники
остались почти нетронутыми, их специально не уничтожали, не оскверняли, а в
других — наоборот?
— Это - как я называю, «скрытая», или «ненаписанная» история советского периода.
Ее никто не знает. Но ведь есть архивы, где можно узнать, кто конкретно за что
отвечал, кто закрывал, кто разрешал, как на это реагировал народ? Наверное, в
Великом Устюге кто-то решил не уничтожать иконостасы в соборах, - вот они и
остались. В Тотьме, наверное, было наоборот. Кто-то конкретно всегда был
ответственен. Но, боюсь, никто не занимался такими исследованиями.
— Ваше отношение к новоделам?
— Новоделы бывают разные, хотя мое отношение к ним в любом случае негативное. Но
случается, когда новодел возникает из-за непонимания, отсутствия специалистов,
это происходит, как правило, в глубинке. Вот, например, в Варзуге в Мурманской
области деревянный храм XVII века, а рядом зимний — XIX века. Чудесный храм!
Представитель местной власти, хороший, в принципе, человек, взял и соорудил
рядом колокольню-новодел. Ансамбль был нарушен. «Нам не до специалистов, надо
самим строить», — вот был его аргумент.
Но есть и другие примеры — когда есть и специалисты, и средства... Хотя бы
Казанский собор и Иверские ворота на Красной площади. Я считаю, что это некий
образец для сноса памятников. То есть людей подталкивают исподволь к мысли:
«Памятники можно не ценить — заново построим». Новодел, по-моему, — мертвое
дело...
У нас в старом историческом городе Вильямсбург в штате Вирджиния тоже есть
новоделы. В свое время Рокфеллер дал денег, чтобы город не исчез, не утратил
свою историческую привлекательность. Но там все же больше подлинных домов,
настоящих. А когда новых построек, пусть даже и точных копий прежних, становится
слишком много, все это уже превращается в чистой воды Диснейленд...
Беседовал Никита КРИВЦОВ