Профессор Уильям Крафт Брумфилд (William Craft Brumfield), член Национального Гуманитарного Центра в 1992 – 93 гг., в настоящее время профессор славистики Университета Тулейна в Новом Орлеане, где он также преподает в Архитектурной Школе. Диплом доктора славянских языков (тема диссертации: “Радикальная русская литература 60-х годов XIX века”) он получил в Университете Беркли, Калифорния. Преподавал в университетах Висконсина, Массачусетса и Вирджинии. Свободно говорит по-русски.
В 1970-м впервые посетил Россию и влюбился в нее с первого взгляда. С тех пор вот уже 36-й год он регулярно летает в Россию. За прошедшие годы он опубликовал десятки статей о литературе и истории архитектуры России. Широк диапазон его публикаций – от “Концепции неполноценности в романе “Подросток” (Ф. Достоевского – С.Р.) до “Русского восприятия американской архитектуры, 1870–1917”. Брумфилд – автор нескольких книг по архитектуре России, в том числе двух фундаментальных: одна – “Золото в лазури” с подзаголовком: “Тысяча лет русской архитектуры”, вторая – “История русской архитектуры”, каждая из них богато иллюстрирована сделанными им лично фотографиями. Недавно он выпустил первую двуязычную (англо-русскую) книгу “Тотьма. Архитектурное наследие в фотографиях”.
Выставки его фотографий “Русское искусство деревянного зодчества” и “Потерянная Россия” прошли в России, Штатах, Канаде и Франции.
В 2002 году Уильям Брумфилд за работы в области русской архитектуры был избран членом Российской Академии архитектуры и строительной науки.
Беседу с Уильямом Брумфилдом ведут: Сэм Ружанский, Рочестер, Нью-Йорк, Лариса Шенкер, журнал "Слово-Word"
Слово/Word (C/W): – Уважаемый Уильям, не могли бы Вы рассказать о корнях Вашей семьи?
Уильям Брумфилд (У.Б.) – Корни моей семьи со стороны обоих родителей – английские, с некоторой примесью шотландской и голландской крови. Мои предки прибыли в Америку ближе к концу 17-го века. Отец был агрономом. Мать – учительницей английского языка в государственной школе штата Джорджия, в котором прошла большая часть моего детства.
C/W: – Когда и что вы прочли из произведений русских писателей и чем они вас настолько привлекли, что вы решили изучить русский язык?
У.Б.: – Первыми моими книгами русских авторов, которые я прочел, будучи надцатилетним, были романы Достоевского и Толстого. Рос я в очень сложное для американского Юга время – социальные волнения, вопросы расовой справедливости. Поэтому я был загипнотизирован бесстрашием, с которым великие русские писатели обращались к глубоким социальным и моральным проблемам. Поступив в университет Джона Хопкинса, я вскоре принял решение изучить русский язык, так как это был путь к более полному пониманию русской литературы, а также способ создания своего собственного комфортного морального пространства. В университете было не много источников для глубокого изучения русского языка, поэтому в дополнение к примитивным книгам для чтения я купил словарь и занялся переводом "Евгения Онегина". Полагаю, что у меня до сих пор сохранился этот перевод.
C/W: – Кого из русских писателей вы любите больше всего и почему?
У.Б.: – Мне очень трудно ответить на этот вопрос, почти так же трудно, как назвать мои любимые архитектурные стили или памятники. В своих научных публикациях я уделил больше внимания работам Достоевского, чем работам других русских писателей. Что касается чтения для души, то меня всегда впечатляла поэзия Тютчева и Фета, а также Марины Цветаевой. Два года назад я проводил съемку в Елабуге (Татарстан), где Цветаева встретила свою трагическую смерть. В маленьком, но вполне достойном музее я был весьма тронут, читая документы о ее последних днях в ту страшную осень 1941 года. Может быть, ее судьба символизирует Россию в жестокие годы 20-го века.
C/W: – Вы как-то сказали – то ли в шутку, то ли всерьез, – что "Как закалялась сталь" стала Вашей настольной книгой. А как в действительности ?
У.Б.: – Это я, конечно, сказал с некоторой долей иронии и большой печалью о поколениях обманутой молодежи.
C/W: – Почему Вы выбрали для своей диссертации такую непростую тему, как "Радикальная русская литература 60-х годов ХIХ века"?
У.Б.: – Это без сомнения влияние радикализма Беркли1 (шучу). А если серьезно, то меня интересовали социальные и политические слагаемые этой темы, а также неисследованность самой ее природы.
C/W: – С какой основной целью Вы впервые приехали в Россию и что из этого получилось?
У.Б.: – Моя первая поездка была летом 1970-го, она шла под эгидой договора между США и СССР по обмену учителями с Московским университетом. Параллельно с занятиями я использовал любую возможность, чтобы принять участие в прогулках по Москве (иногда я был единственным участником!). За эти прогулки я всегда буду благодарен бескорыстным усилиям московских учителей, которые руководили моими первыми шагами в этом городе, архитектура которого так потрясла меня в те ясные солнечные дни, что я пытался запечатлеть своим купленным на всякий случай фотоаппаратом Konica C-135 все виденное. Аппарат оказался удивительно универсален и легок в обращении. Так что я быстро освоился со съемкой. Но я купил всего две(!) пленки Kodachrome для слайдов, и после съемок в Москве (а снимал он в Москве много и "жадно" – С.Р.) у меня почти ничего не осталось для поездки в Ленинград. Пришлось купить несколько советских пленок для слайд. Когда я получил проявленные пленки, то был настолько потрясен качеством фотографий, что мне захотелось вновь лететь в Россию, чтобы снимать ее удивительные памятники архитектуры. Мне удалось получить место директора учебных программ американских студентов в Москве, что позволило мне войти в контакт со специалистами по древнерусскому искусству и приступить к созданию своей истории русской архитектуры. Так первая поездка оказалась поворотной точкой в моей судьбе.
C/W: – Что было запечатлено на первых пленках, которые Вы привезли из России, что так сильно повлияло на всю Вашу дальнейшую жизнь?
У.Б.: – Донской монастырь, церковь Троицы в Никитниках – оба в Москве, Собор Святого Николая в Петербурге, Храм дружбы в Павловске и другие. С некоторыми из них можно ознакомиться в моих книгах "Золото в лазури" и "История русской архитектуры".
C/W: – Кто первый в Америке оценил и поддержал Ваши первые фотографии, привезенные из России?
У.Б.: – Это был профессор Глеб Петрович Струве. Я всегда буду помнить его теплые и великодушные комментарии после моего, иллюстрированного моими же фотографиями, сообщения о русской архитектуре в Калифорнийском университете в Беркли. Его оценка еще более укрепила меня в желании ехать в Россию.
C/W: – Итак, Вы открыли в себе фотохудожника и решили серьезно заняться съемкой архитектуры российских церквей, но почему именно церкви Севера России и других глубинок это страны Вас так очаровали, что вот уже 36-ой год Вы регулярно посещаете Россию и снимаете, снимаете, снимаете....? Сколько же снимков Вы сделали за эти годы ?
У.Б.: – С самого начала я фотографировал не только церкви, но и светские сооружения. Конечно, церкви являются очень важной частью российской художественной культуры, но меня интересуют и другие строения. Общее число снимков уже превысило 110 тысяч. В это количество входят как цветные, так и черно-белые фотографии. Что касается Севера, то моя первая поездка состоялась только в 1988 году (в Кижи). Ведь большинство Севера было закрыто для иностранцев до 1991.
C/W: – Как Вы оцениваете работы российских фотографов, публикуемые в архитектурных изданиях?
У.Б.: – В России до 1917 года и сегодня работают настоящие мастера своего дела.
C/W: – Вы неоднократно заявляли, что Вам удалось найти огромное сокровище – русское деревянное зодчество, – мимо которого другие проходят равнодушно. Как понимать это ваше утверждение?
У.Б.: – Видите ли, хотя дерево является древнейшим строительным материалом, но надо хорошо знать, как его применять и как сохранять деревянные конструкции. Многие россияне, особенно городские жители, не имеют ни опыта защиты, ни желания сберечь деревянное зодчество. Конечно, есть те, кто понимает важность деревянной архитектуры домов и церквей как части традиционной русской культуры, но эти люди, к сожалению, не занимают те посты, которые позволили бы им принимать решения по сохранению упомянутых сооружений. Поэтому пока единственным способом "спасения" этих зданий в таких городах, как Вологда, например, является их фотографирование.
Брумфилд подумал и добавил:
– А спасать надо потому, что никто так уже не построит. Такую резьбу, деревянное зодчество, которое сохранилось в глубинках, не повторить...
C/W: – Как Вам удалось открыть Кимжу с ее удивительной, сохранившейся до наших дней, концентрацией деревянных построек XVIII-XIX веков?
У.Б.: – Моя работа в Кимже была результатом собственного поиска и огромной помощи архангельских коллег. Это удивительное место – там все сохранено в первозданном виде (потому что туда просто так не доберешься?!), и не отдельные здания, а около ста построек: церковь, дома, мельница, амбары, ну все-все. Кимже повезло – она стала известна, а ведь многие крупные города провинции вообще не известны даже специалистам. Наверное, потому, что жизнь вашей страны воспринимается через центр. А ведь это далеко не так!
C/W: – Что Вы можете сказать об архитектуре Москвы постперестроечного периода, в том числе о восстановлении Храма Христа Спасителя?
У.Б.: – Из современных архитектурных решений в Москве мне нравятся работы Андрея Чернихова, остальные – не впечатлили меня. Хорошо известно, что строительство Храма Христа Спасителя было противоречиво встречено в общественных кругах, но Церковь хотела построить грандиозный современный собор. Многие столицы государств имеют такие соборы. С этой точки зрения строительство собора было неизбежно. Кто-то может поспорить, что можно было бы эти деньги более разумно использовать на другие цели, но я убежден, что отдельные частные лица и корпорации, пожертвовавшие деньги на этот проект, хотели бы видеть свои имена именно на сооружении такого типа.
C/W: – Вами написано несколько книг по истории архитектуры России. Скажите, пожалуйста, как их восприняла американская и российская публика, особенно архитекторы и историки?
У.Б.: – Критические обзоры в печати Америки были весьма благосклонны, включая New York Times. Большинство российских коллег высоко оценивают мои "первопроходческие" работы. Реакция менее серьезных критиков меня особенно не беспокоит. Интересуют ли американскую публику мои работы? Да, интересуют – в 1985 году я начал читать лекции о российской архитектуре в музее Метрополитен. Интерес превзошел все ожидания – теперь я регулярно 4 раза в год выступаю там с лекциями.
C/W: – Где прошли и где планируются Ваши выступления и выставки Ваших фотографий?
У.Б.: – Я читаю лекции в музеях и университетах во всей Америке и во многих городах России, а также в университетах Англии и Франции (Оксфорд, Кембридж, Лондон, Сорбонна). Выставки моих фотографий проводились в художественном музее Нового Орлеана, в университете штата Мичиган и других университетах США. Что касается России, то моя главная персональная выставка прошла в начале сентября 2001 года в шести залах и главной анфиладе государственного музея архитектуры имени А.Щусева. Мои персональные выставки прошли также в музеях Вологды и Архангельска.
C/W: – Когда вы ведете съемку очередного памятника архитектуры, какой голос руководит Вашим выбором и самой съёмкой – архитектора, историка, лингвиста или все-таки художника?
У.Б.: – Каждое из моих "я" играет свою роль. Историк и лингвист очень важны в процессе исследования, которое в конечном счете ведет к выбору места и объекта. Художник и архитектор больше внимания уделяют технической и эмоциональной стороне съемки.
C/W: – Вы читаете два курса в университете Нью-Орлеана: один – по русской литературе, другой – по архитектуре. Каково содержание и направленность каждого из курсов?
У.Б.: – Мой курс литературы посвящен русской поэзии. Этот курс включает в себя чтение и анализ отобранных мною произведений 19-го и начала 20-го века. Другой курс – посвящен искусству в архитектуре и лекциям – обзорам для более широкой аудитории.
C/W: – Что Вы можете сказать о переменах, прошедших в России, с момента Вашего первого приезда в эту страну в 1970 году?
У.Б.: – Это очень широкая тема, а я не политический обозреватель, именно поэтому я не берусь комментировать детали прошедших изменений. В целом же я чувствую положительные изменения: теперь больше свободы в поездках в Россию, обмене идеями и информацией. Несмотря на многие проблемы, создаются и работают частные предприятия, особенно в сфере издательской. Последнее для меня очень важно.
C/W: – Готовы ли ваши студенты – будущие специалисты славянских языков и архитектуры – последовать вашему примеру и продолжить начатое вами "открытие" России?
У.Б.: – То, что я читаю это, очень небольшая программа для студентов, специализирующихся в славянских языках; и очень трудно сказать, кто из них выберет нелегкое бремя моих дорог. Пока же многие из них оказывают мне помощь в архивировании моих работ. К тому же все меньше американская молодежь интересуется иностранными языками, полагая, что по всему миру говорят по-английски. Это наш, американский, недостаток культуры – у нас не ценят языки других наций, включая русскую.
C/W: – Чем можно объяснить, что но ни один из Ваших сайтов не охватывает весь спектр Вашей деятельности. Не пришло ли время создать сводный сайт, на котором собрать Все ваши выступления, публикации и коллекции фотографий?
У.Б.: – Да, пришло время для такого сайта. Но это требует значительных денежных затрат и времени. Я до сих пор не могу представить где лучше создать этот сайт в России или Америке? Обе страны прогрессирует в этом направлении, но с различными темпами.
C/W: – В каждые приезд в Россию вы чрезвычайно заняты. Интересно остается ли у Вас время на посещение театров, концертов и музеев?
У.Б.: – Действительно у меня практически нет времени для посещения культурных мероприятий. Не могу вспомнить когда я в последний раз был в театре. Хотя, два года назад мне посчастливилось побывать в Мариинском театре на потрясающем представление – "Золотой Петушок". Время от времени я посещаю музеи, чтобы встретиться с их администрацией и оставить в дар свои книги. Во время этих посещений я имею возможность ознакомиться с экспозициями, но не так тщательно, как я это делал в ранний период моей жизни. Я отнюдь не жалуюсь. Мои конечные цели по теме "Русская архитектура" и преданность ей – ясны.
C/W: – Как университетские коллеги относятся к вашей любви к России?
У.Б.: – Многие из них относятся к моей работе доброжелательно, но особенно важно, что я нашел понимание и поддержку со стороны администрации университета.
C/W: – Почему при поездках во Францию, Англию и другие европейские страны вы никогда не берете с собой фотоаппараты и только в любимую Россию вы едете вооруженный ими до зубов ?
У.Б.: – Эти страны хорошо изучены и они для меня не столь интересны. К тому же фотографирование архитектурных объектов довольно тяжелый труд. Должен быть побудительный момент, вдохновивший бы на такую ношу.
C/W: – Как случилось, что после почти 30-летнего перерыва вы вновь вернулись к литературным источникам для анализа каменной книги истории XIX века?
У.Б.: – Этот разрыв не столь велик, как это может показаться. Я продолжал публиковать материалы о писателях 19-го столетия, таких как Достоевский и Тургенев, вплоть до середины 80-х годов и вновь вернулся к Достоевскому, Гоголю, Гюго и де Кюстину2 в середине 90-х годов прошлого столетия. То есть фактически только в течение одного десятилетия я полностью сконцентрировался исключительно на одной цели – пополнить и закрепить свои знания по истории русской архитектуры, а также зафиксировать эту историю на фотопленке. Но даже в этот "архитектурный" период я был очарован архитектурными мечтами Гоголя и комментариями Достоевского об архитектуре Санкт-Петербурга, что нашло свое отражение в моей книге "Источники модернизма русской архитектуры" ("The Origins of Modernism in Russian Architecture").
C/W: – Как русская архитектура, в частности, каменная церковная связана с русским национальным характером?
У.Б.: – Это очень широкая тема, изложение которой может потребовать отдельной монографии. Вне всяких вопросов тот факт, что формы русских православных церквей находятся в прямой связи с русским национальным характером.
Даже в период жесткого коммунистического преследования церкви архитектурные формы церквей оставались наглядным и весьма убедительным выражением национального духа, как это можно было видеть в ряде последних фильмов Сергея Эйзенштейна.
И хотя некоторые русские живописцы ХIХ века (например, Перов) высмеивали отдельные стороны церковной жизни, в то же время в целом русские художники этого же ХIХ века в пейзажах России отводили важное место не только внешним очертаниям, но и конструкциям церквей. Важность внешнего вида церкви как знак русскости восходит к работам таких художников ХХ века, как Кандинский и Шагал.
Таким образом, просто невозможно переоценить семиотическую3 важность архитектуры традиционных русских церквей как символов и знаков русской культуры.
Откуда же такая впечатляющая мощь русских церквей? Главный компонент русской православной церкви – ее центральная часть – берет свое начало в византийской архитектуре. Она обеспечивает идеальную основу для создания вертикального акцента, который столь важен для обозначения присутствия церкви – будь то застроенная городская среда или обширные просторы России.
Этот вертикальный акцент находит свою кульминацию в куполах-луковичках, которые сами по себе являются отличительной чертой внешнего вида русских церквей. Первое появление луковичек прослеживается только в конце 16-го столетия (хотя этому нет никаких подтверждений). По всей вероятности, они появились во время правления Ивана IV, когда формировалось истинное национальное государство.
Храм Василия Блаженного на Красной площади (другие его названия – Собор Покрова на Рву или Собор Покрова Пресвятой Богородицы) является олицетворением этого процесса (создания российской империи – С.Р.).Он представляет собой одно из наиболее зримых заявлений о российской политической, социальной и культурной идентификации. Он потрясает своими яркими красками, которые, в свою очередь, можно рассматривать как один из элементов, отличающих русскую архитектуру и национальный характер народа! (Традиционно уравнение: красное – красиво.)
Конечно, мы не можем забыть русское деревянное зодчество, которое для многих людей представляет собой квинтэссенцию (саму суть) русского духа, этого своеобразного выражения свойственного русским отношения к лесу.
Мастерство, с которым русские создавали великолепные деревянные конструкции, известно во всем мире. Что менее известно – это поразительное региональное разнообразие конструкций деревянных церквей, в частности, в Архангельской области и Карелии.
В упомянутых выше местах мною заснято множество деревянных сооружений. И куда бы вы ни направились в России (вплоть до Сибири), в архитектурных решениях (в частности – С.Р.) церквей находят воплощение, с одной стороны, особенности данного региона, с другой – единство России.
C/W: – Чем, по Вашему мнению, можно объяснить, что в первые годы после революции (вплоть до 30-х годов) русской архитектуре был свойственен смелый поиск новаций и оригинальных конструкций, в определенной мере влияющих даже на тенденции в мировой архитектуре, а потом... все это исчезло?
У.Б.: – Хотя архитектурные решения в ранний период Советского государства (например, течение, известное как конструктивизм) были среди наиболее значительных в мировой архитектуре, средства для их воплощения, к сожалению, далеко им не соответствовали, это касалось даже самых обычных строительных материалов.
По этой причине большинство зданий – даже такое широко известное, как Дом Наркомфина – после их сооружения выглядели посредственно, несмотря на то, что в их проекты были заложены фантастические идеи. (Это иногда представляет проблему для их сохранения: искать ли материалы того времени, или использовать современные? Парадокс!)
Может быть, наиболее удачными были рабочие клубы, многие из которых до сих пор находятся в эксплуатации, – в частности, работы братьев Весниных.
В любом случае, здания авангардного направления, как бы ни были они блестящи по своей идее (на бумаге), при реализации выглядели бледно – то ли по причине ошибок при воплощении, то ли из-за столкновения с новыми социально-политическими приоритетами.
В связи с увеличивающейся пирамидой (многоуровневой системой) управленческого аппарата ( процесс, который начался еще до смерти Ленина и стал особенно нарастать во время пятилеток, с их ускоренным расширением тяжелой индустрии) основные архитектурные проекты должны были провозглашать силу Советского государства и престиж новой административно – управленческой иерархии. Этим объясняется использование помпезного стиля: неоклассицизма и итальянского ренессанса. Следует подчеркнуть, что почти все архитекторы того периода (авангардисты или традиционалисты) прошли до революции одинаковую школу.
C/W: – Как Вам видится будущее русской архитектуры после отхода от тоталитаризма с учетом знания истории России, ее народа и российской архитектуры до и после Революции 1917 года?
У.Б.: – Некоторые положения советской архитектуры позднего периода найдут свое продолжение при реализации крупномасштабного строительства жилья. Что же касается архитектурных решений при сооружении офисов, гостиниц и других подобных объектов, то на них все больше будет сказываться как влияние мировой архитектуры, так и возможности компьютерного проектирования. Характерным примером этого процесса являются работы Нормана Фостера4.
В то же время мы увидим дальнейшие попытки – в основном не очень значительные – заимствования из архитектурного прошлого Москвы, так называемого неосталинизма или модерна. Слепое применение этого прошлого часто демонстрирует поверхностный подход, с сильным оттенком китча, иногда сопровождается недостаточным знанием строительных и отделочных материалов, применяемых для внешней отделки сооружений.
Такое ретроспективное явление будет сопровождаться продолжающимся разрушением исторической среды центра Москвы. Очень важно осознать, что не существует формулы, по которой можно создавать шедевры архитектуры. Попытки создания такой формулы – полагаясь, в частности, на прошлые исторические решения, – весьма популярны среди политиков и отдельных застройщиков, но такой подход ведет только в тупик. Нет и не может быть никакой замены сложному процессу признания и поддержки молодых талантливых архитекторов.
C/W: – Если не секрет какая книга в ближайшее время выходит в Москве?
У.Б.: – Моя следующая книга является частью новой серии моих работ, посвященных регионам России. Так только что вышла "Тотьма", а на горизонте уже "Иркутск". Эти книги прекрасно отпечатаны в России и остается только желать, чтобы мы располагали более эффективными средствами для продажи русских книг за рубежом.
C/W: – Уважаемый профессор, благодарим Вас за приятную беседу и желаем Вам всяческих успехов в Вашем по истине историческом труде – создании архитектурной летописи России.
1
Имеется в виду университет Беркли в Калифорнии (С.Р.).2
Астольф де Кюстин (Astolphe de Custine), Франция (1790 – 1857). Приобрел известность как литератор и публицист. В 1839 году по приглашению императора Николая I посетил Россию. Его впечатления легли в основу книги "Россия в 1839 году", вышедшей в 1843 году во Франции. Автор самым нелицеприятным образом отзывался о российской действительности. В частности, там были такие слова: "Сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора". Книга вызвала гнев Николая I и практически была запрещена. Русское издание, причем сокращенное, увидело свет только в 1930 году. Полный перевод книги маркиза де Кюстина был опубликован лишь в 1996 году.3
Самым распространенным, классическим определением семиотики является определение по объекту: "Семиотика – это наука о знаках и/или знаковых системах" (Е. Горный).