Сергей Белов: «Лучшая похвала для реставратора – вопрос непосвященного: а что же ты тут поделал?»

Елена Легчанова

В начале этого года реставратор Сергей Павлович Белов отметил 40-летие своей профессиональной деятельности. Художник, на «счету» которого более сотни вернувшихся к жизни икон, председатель Вологодского общества изучения северного края, инициатор и участник множества просветительских проектов, – он сам по себе стал достоянием вологодской культуры.

Сергей Павлович, прежде чем вступить на путь реставратора, вы попробовали себя в самых разных профессиях, учились по специальности «Театральная режиссура», некоторое время работали в театре кукол «Теремок»… Как вы пришли к реставрации?

Да, к тому, что оказалось моим призванием, я пришел извилистым путем. Закончив школу в 1960 году, я решил, что буду служить в армии, хотя все мои друзья поступили в институты. Мои отец и брат многие годы отдали военной службе: один был артиллеристом, прошел две войны, второй – моряк-подводник, вице-адмирал. Но я, хоть и отслужил 4 года на Северном флоте, так и остался в семье «белой вороной» – не пошел дальше по стезе военного.

И в школе, и потом в армии я постоянно оформлял всякие листки, стенгазеты, штудировал учебники по рисованию, книги по искусству. Были ли у меня наследственные предпосылки к «художеству»? Наверное, да – откуда-то ведь это в нас берется. К примеру, бабушка по маминой линии у меня была прекрасной кружевницей, сама разрабатывала рисунки, делала сколки...

До армии я несколько месяцев успел поработать на Вологодском льнокомбинате – учеником наладчика и наладчиком. Придя из армии, работал в типографии, где пришлось освоить более 30 разных типографских машин. Занимался в художественной студии при Дворце культуры железнодорожников, которой руководил сначала Николай Баскаков, а потом Евгений Гусев.

Многое в жизни выходило как-то случайно – ну, внешне, во всяком случае. К примеру, мой приход в театр. Александр Вадимович Волотовский создавал народный театр при Городском Дворце культуры. Один из преподавателей художественной студии предложил мне помочь оформить спектакль. В театре не хватало актера – и Волотовский однажды попросил почитать текст за героя. В итоге я «дочитался» до того, что оказался на сцене. Сыграв в нескольких спектаклях, я из типографии перешел работать в театр – заведующим постановочно-художественной частью. Потом Александра Вадимовича пригласили главным режиссером в «Теремок» – он и меня «перетащил» за собой. Мне нравилось там работать, нравилось «вариться» в этой атмосфере – театральные деятели, художники, творческая интеллигенция… Мы до сих пор общаемся, дружим.

Работая в театре, я параллельно учился в Ленинградском институте культуры по специальности «Театральная режиссура». Но с дальнейшей работой в театре как-то не сложилось. Поработав какое-то время даже в управлении внутренних дел (в политотделе), я наконец пришел к главному делу своей жизни. Попробовать себя в реставрации мне предложил Александр Александрович Рыбаков. И вот 40 лет назад – я даже хорошо помню дату: 13 января – я впервые сел за икону…

Как происходило освоение такой специфической профессии?

У меня было такое ощущение, что я давно готов к этому. Сначала выполнял не очень сложные, хотя и объемные работы. Постепенно оттачивал мастерство. Обучение реставрационному делу у нас шло методом стажировок: любой член команды подсказывал и показывал менее опытному, как нужно работать. Моим первым учителем стал Александр Рыбаков. Потом начались межобластные стажировки, а в 1985 году, когда мы перешли работать в Центр Грабаря, было несколько полноценных стажировок у признанных столичных специалистов реставрационного дела: Адольфа Николаевича Овчинникова, Натальи Васильевны Дунаевой и многих других. У каждого реставратора свой стиль, своя «прихватка» – у одного берешь одно, у другого – другое, так и набираешься опыта. Сейчас у меня самого немало учеников.

Вы начали реставрировать иконы и фрески в 1970-е годы, когда тема церковной жизни была практически под запретом. Как тогда относились к работе реставратора?

Еще Игорь Эммануилович Грабарь при создании в 1920-х годах Центральных государственных реставрационных мастерских заложил основу отношения к иконе не как к культовому атрибуту, а как к доставшемуся нам в наследство произведению искусства. Поэтому отношение в целом было нормальное: и материалы выдавали, и работе никак не препятствовали. К нам в мастерские даже водили иностранцев – вот, мол, посмотрите, какие советские люди свободные: реставрируем иконы, хоть и страна атеистов (улыбается).

Столько лет работая реставратором, вы, знаю, объездили всю область…

Да, мы очень активно работали с музеями – Устюжна, Вытегра, Кириллов, Белозерск, Тотьма, Череповец… Я теперь приезжаю туда, как домой. Ездили и в Архангельск, пока там не создали свой филиал Центра Грабаря. Сейчас вот мурманские иконы делаю. Недавно был в Череповецком музейном объединении – в выставочном зале насчитал 16 своих икон. Да они есть практически во всех музеях области! Иногда сам удивляюсь: когда и успел? Недавно я приступил к реставрации 123-ей своей иконы.

Как вы относитесь к иконе? Как к художественному произведению или как к святыне?..

Сложно сказать – одно от другого неотделимо. Икона – это и воплощение религиозного чувства, и художественный объект, и исторический памятник. Вот делал я тотемскую икону – вклад в Спасо-Суморин монастырь царицы Евдокии. Икона подписная. Говорю своим ученикам: представьте только, что триста лет назад ее держала в руках Евдокия Лопухина, первая жена Петра Первого!.. Делал Николу Великорецкого (Великорецкая икона Николая Чудотворца) – так она еще Ивана Грозного помнит… История первой житийной иконы Кирилла Новоезерского связана с именем боярина Морозова, воспитателя царя Алексея Михайловича. Укрытый по просьбе царя в Кирилло-Белозерском монастыре во время соляного бунта 1648 года, он дал обет построить в монастыре храм и сдержал обещание, за три года построив Воскресенский собор. Та икона, которую я реставрировал, – часть иконостаса собора, и ее, безусловно, видел и сам Морозов, и царь Алексей Тишайший. На 95-летии Центра Грабаря она была представлена на выставке в Москве.

А насчет того, как лично я воспринимаю икону… Знаете, вот заканчиваешь работу, уже тонировку сделал – и если не перекрестишься, то лак не ляжет… (улыбается). Вера – это как любовь: она или есть, или ее нет. Помню разговор с Виктором Петровичем Астафьевым, который вспоминал, что когда впервые попал под бомбежку, кричал только «Господи, спаси меня!..» Это чувство, которое не подвластно разуму…

Реставратор, безусловно, должен быть высокообразованным человеком, хорошо знающим историю христианства…

Конечно, чтобы работать с иконой, нужно понимать суть того, что на ней изображено. На мой взгляд, настоящая образованность и культура немыслимы без знания истории православия и христианства вообще – это культурный код к пониманию и нашей современной жизни, нашей сущности… Своей профессии я не вижу без того, чтобы не изучить детально каждый памятник, который реставрирую – историю его создания, религиозный смысл изображения. Нужно также понимать и любить красоту старославянского языка, который неотделим от православных икон. Это язык великолепный, очень образный, очень емкий – жаль, что его изучают (и то лишь ознакомительно) исключительно филологи. Недавно по просьбе Гурия Васильевича Судакова я читал лекцию на филфаке ВоГУ, посвященную старославянскому, и приводил очень показательный пример. Есть такой христианский иконографический сюжет – по-русски он называется «Оплакивание Христа». На старославянском же он известен как «Не рыдай Мене, Мати». Чувствуете разницу? «Оплакивание» – это горе. «Не рыдай Мене, Мати» – это надежда. Великолепный язык.

Вы помните все отреставрированные вами иконы?

Этот вопрос мне часто задают. Я обычно отвечаю так: «А вы всех своих детей помните?..» Конечно, каждую икону я помню до мельчайших подробностей: какой она была, когда попала ко мне, какой стала, как шел процесс работы… Каждая икона оставляет след в душе, потому что это становится частью твоей жизни. Одна из наиболее памятных для меня – «Рождество Богородицы с клеймами земной жизни» из Устюжны. Она была в очень тяжелом состоянии, несколько лет ее восстанавливал. Еще одна «тяжелая» (побывала в пожаре) и любимая икона – икона Сергия Радонежского, которую я делал к 700-летию со дня его рождения – как оказалось, единственная житийная икона в вологодском музейном собрании. И знаете, что для меня лучшая похвала? Когда непосвященные, посмотрев на мою работу, говорят: «А чего ты тут поделал-то?» Значит, пролитого мной кровавого пота не заметно.

Знакомы ли вы с творчеством современных иконописцев?

Знаком. На самом деле современная иконопись – это сложный вопрос для меня. Я во многом «испорчен» иконами, имеющими историю, и новодел не воспринимаю. Нет, я ни в коем случае не хочу сказать, что нынешние мастера пишут иконы плохо! Они делают это грамотно, хорошо, следуя канону. Но… Ведь икона – это живое существо в некотором роде. И рука мастера должна быть видна, несмотря на канон. Вот я делал устюженскую икону начала XVI века о явлении ангела Иоакиму – там на переднем плане бегают две собачонки. Иконописец пренебрег каноном во имя чего-то – художественной правды? выражения личностного взгляда на мир? – и ведь не отрубили ему голову за святотатство. Я все время говорю: как Рублёв сейчас писать никто не сможет. Почему? Не то время, не тот склад души, не та система воспитания, не та сила веры… Дионисий, к примеру, не был монахом. Но его вера была такова, что его фрески и по сей день вызывают слезы. Возможно, не случись революция 1917 года, русская иконопись пошла бы по какому-то другому пути – ведь тогда уже начинали расписывать храмы художники, тот же Васнецов или Тюрин…

Вы участвовали в реставрации фресок выдающихся памятников церковной архитектуры Вологодчины, в том числе собора Рождества Богородицы в Ферапонтово. Каково это – прикасаться к творению великого Дионисия?

Когда я впервые увидел фрески в Ферапонтовом монастыре – я долго-долго смотрел, а потом вышел из храма и не мог больше туда войти: ком стоял в горле. Такое впечатление произвело – не описать: до глубины души. Тогда еще подумалось: как я буду работать, находясь все время в таком состоянии?.. Но профессия заставила. Наша группа, созданная по приказу Министерства культуры, проводила фотофиксацию, картографирование и выявление состояния грунта, красочного слоя росписей – эту работу мы выполняли в течение пяти лет, «сидя» там до глубокой зимы (в холода в неотапливаемом соборе работать нельзя). Это, конечно, бесценный опыт, не только реставрационный, но и художественный – возможность почувствовать рисунок Дионисия. Даже внутренняя сюжетика у него – своя. К примеру, сравнить изображение Страшного Суда в Софийском Соборе, где отражены физические муки, и Страшный Суд у Дионисия, повествующего о муках душевных… Уникальный живописец, со своим неповторимым творческим почерком.

Многие годы вы являетесь председателем правления Вологодского общества изучения Северного края и внесли большой вклад в вологодское краеведение. В чем вы видите главное свое достижение на этом поприще?

Первый ВОИСК был создан в 1909 году и существовал до 1937 года, когда были закрыты все краеведческие организации. В 1990-е пришла идея возродить общество. Из старого устава мы взяли основную мысль: ВОИСК – это независимая общественная организация, объединяющая людей, неравнодушных к судьбе родного края. Первое заседание правления ВОИСК я начал с того, что призвал забыть, кто из нас коммунист, кто анархист, кто либерал, кто демократ: мы все патриоты своей земли. На этом все зиждется. Наша цель – создать равновесие в обществе, дать возможность высказаться всем. И ни разу у нас не было на этой почве никаких разногласий, хотя в состав ВОИСКа входят разные люди: и деятели культуры, и политики, и общественники, и представители церкви. За годы работы мы решили много вопросов, воплотили в жизнь важные и нужные инициативы. Доктор исторических наук Михаил Алексеевич Безнин организовал подготовку серии сборников «Старинные города Вологодской области». Сейчас ВОИСК находится в менее активной фазе, чем в 1990-е. Пытаюсь «подтаскивать» к нам молодежь, чтоб она продолжала наше дело.

Ваша семья всегда была в «эпицентре» культурной жизни Вологды: среди ваших друзей – известные художники, писатели, артисты, музыканты. Как складывался этот круг? Что дает вам это общение?

Этот круг складывался естественным образом, во многом благодаря областной библиотеке, которая была тогда средоточием культурной жизни. Раньше же все очень активно читали – в залах библиотеки можно было встретить Виктора Астафьева, Василия Белова, Виктора Коротаева, Ольгу Фокину, Александра Пантелеева, Владимира Корбакова, Александра Рыбакова, Джанну Тутунджан… В библиотеке выступали известные актеры, писатели, поэты. Помню поэтический вечер в большом зале. Нэлечка (супруга С.П. Белова, Нэлли Николаевна Белова – прим.авт.) бегает, ищет Николая Рубцова. А он стоит у каталогов – скромный, небольшого роста… А потом вышел, встал у колонны в зале, ближе к дверям – и начал читать «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…» Зал – битком, а тишина такая, что слышно, как муха пролетит. Это было перед новым годом, а в январе Николая Михайловича уже не стало.

У Нэлечки, когда она была директором областной библиотеки, дверь кабинета всегда была открыта нараспашку – постоянно кто-то приходил, велись разговоры, решались вопросы. Она была очень общительная, располагала к себе сразу. Мы как-то дополняли друг друга. Одна наша знакомая язвила: «Ходят тут, слипшись, как два мороженых судака» (улыбается). Вообще, так получилось, что со многими деятелями вологодской культуры мы дружили семьями. Если перечислять всех хороших знакомых и друзей – назовешь, пожалуй, пол-Вологды. Да и не только Вологды… Знаком был с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым. Свою первую статью я написал об иконе сольвычегодского иконописца Андрея Васильева «Никола Великорецкий с житием», датированной 1558 годом. Дмитрий Сергеевич выдал на нее резолюцию: «Правки не требует, сразу в печать». А лично мы познакомились с ним в 1979 году в Вологде – он приезжал на конференцию и всё время «пропадал» в областной библиотеке. Я был назначен его куратором, мы много ходили по Вологде, разговаривали – он очень интересный рассказчик… Потом мы еще несколько раз встречались по разным поводам, я выступал на его 80-летии в Доме ученых в Москве. Знать таких людей, общаться с ними, конечно, великое счастье.

Что значит для вас Вологда, в которой вы живете всю жизнь?

Меня часто спрашивают: «За что ты любишь Вологду?», причем начали спрашивать давно, еще когда слово «Вологда» звучало не пиететно, как сейчас, и многие даже иногда стеснялись, что они – вологжане. Я говорил: не любить Вологду – все равно, что не любить женщину (улыбается). Это мой город. Только здесь я чувствую себя дома. И люди здесь особенные – красивые, талантливые, неравнодушные. Может, секрет в нашей архитектуре? Вся центральная часть нашего города удивительно гармоничная, и дарит гармонию живущим в ней и постоянно взирающим на нее. Мы вроде и не замечаем этого, но всё это входит в нас. Потому Вологда – «теплый» город, несмотря на его северность.