Дмитрий Ермаков: «Никому из своих героев не хочу отказывать в возможности измениться»

Светлана Гришина

Многие собратья по перу считают его очень удачливым. Сам он, однако, говорит: «За 20 с лишним лет книг у меня, по сути, не было – только два крошечных сборника и публикации в газетах и журналах. А тут меньше чем за два года вышло три книги – и в глазах коллег по цеху я стал этаким любимцем фортуны. Сам же я ощущаю это так: ты стоишь и долбишь в стену молотком, и через 20 лет стена падает – какая же это удача?..»

Сборники «Дела земные» и «Поездка в Сиблу», в которые как раз и вошли рассказы, писавшиеся на протяжении двух десятилетий, повесть «Русский берег», опубликованные в толстых журналах романы действительно сделали имя Дмитрия Ермакова известным, и не только на Вологодчине. Известность конвертировалась в награды и звания: в 2012 году он стал лауреатом Международной литературной премии «Югра», в 2014-м ему вручена медаль «Василий Шукшин», одна из книг признана лучшей русскоязычной книгой года в Германии, а сам Ермаков стал обладателем премии «Человек года» в номинации «Литературная Вологда». О том, как примирить в себе писателя и журналиста, откуда берутся сюжеты романов и нелюбовь к однозначным финалам – наша беседа.

Дмитрий Анатольевич, приоткройте секреты писательской кухни. Как долго зреет творческий замысел, что чаще всего служит поводом для развития сюжета? Имеют ли ваши герои реальных прототипов, и насколько силен в вашем творчестве элемент автобиографичности?

Иногда сюжеты возникают сразу – появляется главная идея, а подробности прорабатываются потом. Иногда какой-то эпизод много лет «лежит», а потом вдруг срабатывает неожиданно. Бывает, вспоминается что-то из детства – какая-то фраза, какой-то момент, которые становятся даже не сюжетом, а просто заставляют начать писать.

Что касается прототипов и автобиографичности, то у меня есть и полностью выдуманные вещи, и такие, в которых я «оттолкнулся» от реальных событий в моей жизни или жизни моих знакомых. Допустим, повесть «Русский берег» – это абсолютно вымышленная история, хоть и основанная на реальных исторических событиях. А рассказы и повести из современной жизни, как правило, в чем-то перекликаются с реальностью. Но с точки зрения писателя это выглядит как у Гоголя в «Женитьбе»: губы одного приставлены к носу другого, у третьего позаимствовано развязности, у четвертого – дородности, и так далее. Полного соответствия, конечно, никогда не бывает, хотя и случается, что люди узнают себя в ком-то из персонажей и относятся к этому по-разному – вечная история… Хотя я стараюсь ни людей, ни героев своих никогда не обижать.

Есть у меня вещи в разной степени автобиографичные, но полностью автобиографического нет ничего. Хотя кое-где и пишу, что вот это я, Дима Ермаков, мне 10 лет и прочее. Обычно же достоянием героев становятся лишь отдельные детали моей биографии: например, знание спортивной жизни или работа на мясокомбинате. Но я бы не назвал это автобиографичностью – скорее, использованием в литературе жизненного опыта.

В вашем творчестве два больших пласта: рассказ о современности и историческое повествование. Нетрудно заметить, что и герои в них разные: если персонажи исторических произведений, несмотря на все испытания и сомнения, цельные и целеустремленные люди, то наши современники чаще всего пребывают в состоянии душевного разлада, дисгармонии. Это намеренное противопоставление?

Здесь я с вами не соглашусь! По-моему, люди в основе своей остаются такими же, какими были, допустим, в XV веке или в период освоения русскими Америки. Я даже в одном из сборников поставил рядом повести «Три брата» и «Ножилов» – рассказ о событиях пятисотлетней давности и историю о жизни спортсмена в «лихие девяностые». Кем бы был этот Ножилов, живи он во времена Ивана III? Человек деятельный, он оказался бы в гуще событий. Вообще я уверен, что суть человека по-настоящему проявляется в острых жизненных ситуациях или в трагические периоды истории. И, видимо, такова наша природа, что русский человек всегда ждет большого дела – полететь в космос, спасти мир… В этом наша сила, но в этом и наша слабость. Красить поребрики – это не для нас. Как пелось в одной советской песне, «дай мне такое дело, чтобы сердце пело», а если такого дела нет и сердце не поет, то начинается тоска, метания, пьянство…

Почему вас интересуют именно эти периоды русской истории – XV век, Первая мировая война, послереволюционное время?

Историей я увлекся еще в детстве – много читал, в музеи любил ходить. Конечно, не считаю себя в этой сфере профессионалом, и мои «исторические» повести и романы – не исторические, а скорее приключенческие на историческом материале. XV век интересует меня как один из переломных периодов русской истории – ведь это время окончательного освобождения от монголо-татарского ига. Есть и еще один момент, который вызывает мой интерес: тогда на Руси распространилось религиозное движение (основателем его считается некий Схария), официальной церковью признанное еретическим, – в борьбе против него объединились Иосиф Волоцкий и идеолог нестяжательства Нил Сорский, оппоненты в других вопросах церковной жизни. Нил Сорский и Паисий Ярославов (оба они, кстати, тесно связаны с Вологодским краем) участвовали в соборе, на котором ересь была разгромлена. Это, мне кажется, очень драматичный момент русской истории, и он не так хорошо освещен в художественной литературе, как многие другие ее периоды. И я хочу взяться за эту тему, повесть «Три брата» – самое первое приближение к ней.

Первая мировая война отражена в романе «Тень филина» – этот период заинтересовал в первую очередь «непопулярностью» темы, ведь только недавно об этой войне стали вспоминать и говорить, а у меня оба деда на ней воевали.

Вообще меня очень интересует не столько история, сколько само течение времени. Если задуматься – ведь это неразрывная цепь. Как об этом сказано у Чехова в рассказе «Студент»: дернули за один конец цепочки, а отозвалось там, где костер горит и Иисуса сейчас предадут… Мой любимый рассказ в русской литературе.

Журналистский опыт – помогает он или мешает в создании художественных текстов?

Обычно люди начинают работать журналистами, потом приходят к писательству – Василий Иванович Белов, например, в молодости был журналистом Грязовецкой районной газеты. У меня всё наоборот: я, уже будучи членом Союза писателей, в газетах не то что не работал – даже не читал их. Попробовал самые разные профессии, и тут меня пригласили в «Маяк». Я решил попытаться – и втянулся, вот уже девятый год работаю. Причем работаю в сельхозотделе газеты – благодаря этому узнал и деревню, и сельское хозяйство.

Есть мнение, что писателю не следует заниматься газетной работой, будто бы она портит язык – с этим я не согласен. «Опасность» в другом: газета завалит рутиной, текучкой. Но здесь уже вопрос дисциплины – ты либо можешь совмещать газету и творчество, либо нет. Мне журналистская работа помогает: она максимально приближает к людям. А успевать «и тут, и там» помогают упорство и выносливость, воспитанные многолетними занятиями спортом и тренерской работой.

Тема северной деревни появилась в вашем творчестве благодаря работе в сельхозотделе газеты? Насколько вы ощущаете себя продолжателем традиций деревенской прозы?

Я писал о деревне задолго до работы в газете – почему-то всегда знал, что это и есть самая настоящая тема. Я человек городской, родился в городе, но многие из нас городские во втором, максимум в третьем поколении. Оба моих деда – выходцы из деревни, один даже попал под раскулачивание... В детстве я, как и все мои городские ровесники, на целое лето уезжал в деревню. Конечно, это не давало детального знания деревенской жизни, но навсегда осталось в воспоминаниях. Деревня изначальна, как земля, и у меня уже в самых первых рассказах были люди, связанные с деревней, с природой. Городской герой у меня часто едет в деревню, и именно там у него появляется возможность поглядеть на мир спокойно и подумать.

Что до деревенской прозы, мне кажется, это очень условное понятие, и трудно сказать о себе, находишься ли ты в русле этого направления. К нему принято причислять Белова, Распутина, Абрамова, Астафьева… Конечно, они подняли тему деревни на особый уровень. В повестях Белова, например, русский мужик впервые заговорил сам – до этого говорил или добрый барин, или городской любитель деревни. Но ведь «деревенщики» не только и не столько о деревне писали – размышляли о человеке и его месте в мире, чему и вся мировая литература посвящена, по сути дела. А у Чехова сколько о деревне и крестьянстве написано… Я, скорее, считаю себя продолжателем традиций русской литературы в целом – при этом, конечно, с классиками себя ни в коей мере не равняю. Но как тот же Чехов говорил, маленькие собаки не должны смущаться присутствием больших собак, и все вместе обязаны лаять – тем голосом, который Господь Бог дал.

Если вернуться к вашим современным героям: многие из них не удовлетворены тем, как проходит их жизнь, ищут свое место в мире, но точку в их судьбе вы, как правило, не ставите. О чем читатель должен догадаться, что он должен домыслить?

Человек на то и человек, чтобы всегда быть в поиске, и это не «привилегия» нашего современника – так было и пятьсот, и тысячу лет назад. Почему исторические персонажи воспринимаются как более цельные личности? Наверное, потому, что события прошлого имеют завершенность, которой нет у настоящего. Через два месяца после событий повести «Три брата» произошло стояние на реке Угре и освобождение Руси от монголо-татарского ига. А что будет дальше, например, с героем повести «Ножилов», мы не знаем: российский бизнес продолжает формироваться на наших глазах, и делать прогнозы я не берусь. Но это человек думающий, и я почему-то уверен, что всё будет хорошо. Никому из своих героев не хочу отказывать в возможности измениться, если нужно, то и покаяться. Все они для меня становятся живыми людьми – по крайней мере, пока я с ними не расстался, – не могу же я за них все решать. Вообще не люблю однозначных завершений – мы и про самих себя не знаем, что с нами будет через год, через день, через час.

У меня как у читателя сложилось ощущение, что у вас много рассказов, которые заканчиваются на минорной ноте. И их герои почему-то производят более сильное впечатление, больше запоминаются. Дело во мне как в читателе или в вас как в писателе? Почему грустное убедительнее счастливого?

Все мы люди жалостливые, а кого пожалеешь, того и запомнишь. Но на самом деле я очень не люблю плохих финалов – всегда есть выход, даже когда кажется, что всё дошло до предела. Бывает, меня упрекают критики: мол, у Ермакова часто герои умирают – не так это! Например, бывший спортсмен в рассказе «Неудача» – ну да, стало ему плохо, не пришел на тренировку, но с чего вы взяли, что он умер-то?.. Конечно, все люди смертны, и мои герои тоже, но и это не конец всего. Вот Леший в одноименном рассказе – вроде бы несчастный потерянный человек, но ведь погибает он как герой, защищая свой дом, свою землю, свои принципы. Или взять фантастический финал рассказа «Поехали», когда все жители деревни, не желая, чтобы хозяйство было продано ушлым дельцам, по сигналу отправляются в некий параллельный мир, и деревня исчезает. Но и это не о том, что реального позитивного выхода из ситуации нет – скорее, так выразилось желание как-то защитить эту землю, любовь к ней…

Чем интересен для вас такой тип людей, которых принято называть неудачниками?

Мне интересны вообще все люди, а конкретно эти – тем, что в основном это люди хорошие. Все мы можем оказаться в сложных обстоятельствах – как говорится, от тюрьмы да от сумы... Особенно много возможностей для развития характера дает ситуация, когда человек буквально балансирует на грани: сможет он выбраться или нет? Я всегда надеюсь, что сможет. И «неудачники» мои, как правило, неудачники временные: жизнь их так крутанула, что они оказались не в силах справиться с обстоятельствами. Но на самом деле это люди с огромным потенциалом – просто потеряли себя в какой-то момент и теперь должны снова найти. Может, отчасти это и обо мне… Настоящие неудачники – это те, кто опустил руки и ничего не делает. Вот они-то как раз мне не интересны и главными героями вряд ли будут. Интересны те, кто, несмотря ни на что, бьется и пытается что-то сделать.

В вашем творчестве больше рассказов и очерков, чем произведений крупных форм. Чем вас привлекает малая форма?

Тем, что быстро пишется (смеется). На самом деле мне всегда хотелось написать что-нибудь большое, да страшно было подступиться. Помню, как я еще ребенком составлял планы романов, рисовал к ним картинки. Главная ценность большой формы – возможность создать целый мир. Сейчас у меня написаны три романа: два из них («Тень филина» и «Тайный остров») опубликованы, третий («Семигорье») ждет своего часа. Есть и несколько повестей. Кстати, к написанию романа подтолкнула именно работа в газете – появилось много материала: попали в руки военные письма и дневник, который на протяжении многих лет вела одна крестьянская семья. Поразил один из эпизодов дневника: деревня на одном берегу реки, церковь и кладбище на другом, и через реку на плоту перевозят гроб. Это же такие символы! Я как-то сразу всё понял про эту деревню и этих людей – так родился замысел романа «Тень филина».

Короткий рассказ, с одной стороны, простая форма – написать его можно на вдохновении, за один раз. С другой стороны, это форма сложная – в рассказе ты весь на виду, некуда спрятаться. Почему мне интересен этот жанр? Наверное, потому, что писать я начинал со стихов – меня публиковали, и не только в вологодских газетах, и я возомнил себя поэтом. Но со временем стал задаваться вопросом: а могу ли я сравниться с настоящими поэтами? Могу ли положить свое стихотворение рядом со стихотворением Тютчева?.. Для чего я вообще пишу? Чтобы поделиться чем-то – чувствами, мыслями, опасениями, надеждами. И вот я почувствовал, что мне проще и свободнее будет сделать это в прозе.

Ваши представления о роли писателя в культурном сознании общества. Писательство – это миссия или работа?

Знаете, я долго стеснялся того, что я писатель… Сейчас вроде как привык – член Союза и книги есть. А вообще в моем понимании писатель – высокое звание. В какой-то мере он уподобляется творцу, творит свой собственный мир – а это огромная ответственность. Способен ли ты взять ее на себя?.. Однажды в начале 90-х Белов на семинаре молодых авторов спросил нас: ребята, вы хоть понимаете, на какой путь вы встаете? Он не просто опасный – он смертельно опасный. Ну, мы давай смеяться: что, мол, Василий Иванович, пугаешь-то нас?.. А сейчас вижу: из всех, кому Белов тогда это говорил, на этой стезе остался я один – кто-то просто перестал писать, а кого-то и в живых нет. Так прав он или нет? Тяжела эта работа или не тяжела? Лично я, перепробовав самые разные работы – и канавы копал, и на кирпичном заводе трудился, и много чего еще делал – могу с уверенностью сказать, что труд писателя – самый тяжелый, по-настоящему каторжный. Но когда пишется, когда у тебя есть читатели – это счастье, конечно. Муки творчества? Нет никаких мук творчества, надо садиться и писать... А вот вдохновение есть, только ждать его не надо – оно придет во время работы.

Конечно, были периоды в истории литературы, когда писатель был не просто создателем художественных текстов, а влиял на сознание. В XIX веке новую книгу Толстого или Достоевского ждали все, в 80-е годы ХХ века появление новой книги Василия Белова или Юрия Трифонова становилось событием. А сейчас выходят замечательные романы – разве они на слуху? Есть даже такое мнение, что появись сейчас новый Толстой – его не заметят… Но, с другой стороны, если пишущий человек не верит в силу слова, в том числе своего собственного, то нечего и браться. Веришь, что ты перевернешь своей книгой мир – пиши, не веришь – не надо. Да, скорее всего, мира не перевернешь, но ведь мы не знаем, как слово наше отзовется. Вот Пушкин – вряд ли читатели-современники в полной мере осознавали его величие, его вклад в литературу. Рядом было много поэтов и писателей, и многие пользовались большей популярностью. Но сейчас-то мы себя без Пушкина не представляем – его герои вошли в нашу жизнь как живые люди! Так же, как герои Толстого или Шолохова – всё это вымысел, но они даже реальнее, чем некоторые из нас, живущих... Художественная правда порой становится правдивее самой настоящей правды. Я убежден, что и сейчас есть такие писатели. Поэтому литература была, есть и будет. Просто нам, тем, кто сегодня пишет, надо поднабраться терпения и спокойно делать свою работу.