Мастер-класс выдающегося кинорежиссера и сценариста Наны Джорджадзе

9 июля 2011 г.

9 июля 2011 года в Юго-Западной башне Вологодского кремля прошел мастер-класс выдающегося грузинского кинорежиссера и сценариста Наны Джорджадзе. Ее выступление, эмоциональное и артистичное, было очень глубоким и содержательным. Она рассказала о своем творческом пути, своих картинах, поделилась мыслями о собственных режиссерских изысканиях. Выразив сожаление о том, что в России очень мало знают о грузинском кино, несколько минут встречи Нана Гивиевна посвятила рассказу о Грузии и грузинском кинематографе, которому в 2006 году исполнилось сто лет.

В ходе мастер-класса были показаны фрагменты из фильмов режиссера: «Тысяча и один рецепт влюбленного кулинара», «Лето, или 27 украденных поцелуев», «Метеоидиот». Кстати, фильм «Метеоидиот» был включен во внеконкурсную программу Первого кинофестиваля VOICES в 2010 году.

– Я пришла в режиссуру странным образом: до двенадцати лет я хотела быть пилотом, я выросла в мансарде, вся моя каморка была увешала бумажными, картонными, фанерными самолетами, а в двенадцать лет я посмотрела фильм «Пока ты со мной» с Отто Фишером в главной роли. Я была покорена созданным Фишером образом режиссера, который, вальяжно сидя в кресле, руководил съемочным процессом, и сказала: «Вот кем я хочу быть!».

Сразу поступить на режиссерский факультет не получилось, и я выучилась на архитектора – закончила Академию художеств. Уже поступив в аспирантуру в Москве, я услышала, что в Грузии открылся кинофакультет: Тенгиз Абуладзе и Ираклий Квирикадзе открыли первую мастерскую. И я, бросив все: архитектуру, аспирантуру, кинулась сдавать туда вступительные экзамены и поступила. Двадцать первого октября начались занятия, двадцать седьмого октября …я вышла замуж за своего педагога Ираклия Квирикадзе. Так началась наша семейная жизнь. Он учил меня режиссуре, монтажу, а я, мотогонщица, учила его водить машины и мотоциклы. Потом муж начал писать для меня сценарии. Практически все мои фильмы сняты по его сценариям. И вот наша совместная жизнь длится уже тридцать пять лет. Вы знаете, счастье – это такой маленький, кратковременный момент жизни, который все время требует новых ощущений, новых эмоций и свежих страстей. Мужа я стараюсь не допускать на съемочную площадку: двум капитанам на одном корабле не место. Если он появляется на площадке, я сразу ставлю его на десятый план и говорю, чтобы он ни в коем случае не выходил из кадра. В монтажной мне от него никуда не деться: когда он там появляется, сразу заявляет: это резать, это убрать! «Никогда!» – кричу я. Такие мы эмоциональные, шумные, жестикулирующие. Вне монтажной – ни одного конфликта. Вот такой образ жизни. Режиссура, ведь, не профессия, это образ жизни. И если ты до конца этим не живешь, если ты каждый день не «умираешь» на площадке… не представляю себе.

Иду на съемку – у меня колени дрожат, мучаюсь: что я сегодня буду делать на площадке. После первого, второго съемочного дней, когда видишь отснятый материал, совершенно забываешь сценарий, изображение начинает жить своей жизнью. Потому что это зависит от места съемки, от энергии, которую вносят актеры, от погоды, от состояния… Все это очень важно в кино, в кадре. Это состояние, атмосфера. А потом я понимаю: все, экран живет своей жизнью и это живое существо, надо теперь следовать за ним. Вот этот кадр, эта сцена в сценарии мне больше не нужны, а что мне делать, что я буду снимать? Но ведь ни одному человеку на съемочной площадке нельзя показать, как ты боишься, какой это ужас. И я прихожу, начинаю смеяться, шутить. Я никогда громко не говорю на съемочной площадке, я всегда считала, что актерам надо играть на скрипке перед съемкой, потому что все зависит от них. И потом, я их обожаю, я не могу работать с актерами, в которых я не влюблена.

И вдруг что-то происходит. Ты начинаешь расставлять все по местам, какая-то интуиция, какой-то импульс, что-то тебя уже ведет, какая-то рука… Я верующий человек и я за каждую секунду благодарна Богу, за все трудности, за все сложности, за те секунды счастья, которые мне пришлось пережить.

Вот так складываются фильмы, которые я снимаю. Вы знаете, я снимаю неправильные фильмы. Я имею ввиду, они тихие: небольшие, негромкие, с небольшим бюджетом. Потому что, мне кажется, если хочешь быть услышанным, надо говорить очень тихо. Я понимаю, что сегодня у зрителей другие требования, они привыкли к другим сюжетам, к другим спецэффектам, но это, просто, не мое (хотя я очень уважительно к этому отношусь). Поэтому я снимаю фильмы для своих друзей, знакомых, незнакомых, это не важно. Неважно в каком городе, в какой стране они живут. Я всегда думаю о них, когда делаю кино: как они воспримут, что подумают.

Кино – это и архитектура, и живопись. Когда человек построил себе дом, храм, он ограничил для себя пространство существования, он устроил в нем свой мир по своим вкусам, интересам. Это архитектура. Жанровые сцены живописи – это уже кино, потому что художник рассказывает историю. Только пока без линзы, без аппарата. Живопись – это свет, цвет, композиция, состояние, атмосфера… Все то, что очень важно в кино. Поэтому кино для меня началось очень давно, с ограничения личного пространства. Мой дом – это склад реквизита и инструментов, я все тащу в дом. Кино делаю с командой в семнадцать человек.

С чего началась «Робинзонада…»? («Робинзонада, или мой английский дедушка» – первый полнометражный фильм Н. Джорджадзе (1986) – прим. ред.). С чего для меня начинается кино? Я очень субъективна, поэтому буду говорить про себя. У меня сценарий. Фабула осталась, все остальное импровизация. Я с моим оператором поехала для выбора натуры в Кахетию, один из районов Грузии, и вдруг вижу такую картину. По чистой линии горизонта силуэт: идет корова, за ее хвост держится фигура. Маленькая, сгорбленная… Не впереди идет, а за хвост держится. Это была такая красивая картина… Я через все это поле мчусь к фигуре и кричу: «Скажите, пожалуйста, Вы хотите у меня сниматься в кино?» Бегу, еще не вижу кто передо мной. Этой старушке оказалось девяносто шесть лет. Маленькая, с огромными натруженными руками на хрупком теле, она на мой голос подняла чистые синие глаза. Она была слепая, а корова – поводырь. Старушка сказала: «В кино? А ты сделаешь меня красивой?» Ну все… Я начала ее снимать, она мне пела, она рассказывала свои истории, свою биографию, что она прошла – все лагеря, все ссылки. В доме – фантастическая французская библиотека, немецкие книги, она чисто говорит по-французски, по-немецки. Огромный рояль стоит в этом старом полуразрушенном доме. А на рояле фотографии, фотографии… – вся история, все, что выжило, уцелело. Все перестреляны, со всех сторон. Осталась только она и ее сестра. И она мне захотела сыграть. Сестра садится за рояль, моя героиня берет скрипку, и… руки не подчинились ей! Ни смычку, ни скрипке… Она так расстроилась…

Я ее целый день снимала. Когда стемнело, день закончился, сказала ей: «Я к вам приеду через неделю, и мы начнем настоящие съемки». Мы приехали через неделю, а ее уже не было в живых, она скончалась. Что это было? Все, что я на этой пробе за один день сняла, я поставила в фильм и на этом построила всю Робинзонаду, всю историю английского телеграфиста, который приехал в Грузию. Через Грузию проходила английская линия Лондон-Дели; земля в радиусе трех метров от каждого телеграфного столба была куплена Англией. В Грузии английские телеграфисты жили, работали, влюблялись, имели романы. Один из телеграфистов влюбился в НЕЕ молодую (я и актрису молодую искала похожую на мою старушку). Вдруг пришла революция, красные, все разрушается, и англичанина должны выгнать. Он бежит к столбу, берет в зубы один конец флага и говорит: «Не смейте меня трогать, я в Англии». Это история и о любви, и о Родине, и о верности, и о дружбе и о трагедии, которую всем пришлось пережить… Вот с чего началось это кино: с женщины и коровы.

Фильм закрывали. Я приехала в Госкино, зная, что его закрывают. Я очень переживала: короткометражку «Путешествие в Сопот» закрыли, неужели и первый полнометражный закроют?! После просмотра председатель очень тяжело встал, пошел к выходу, за ним его редактора, и вдруг с последнего ряда встает человек и через переводчика говорит: «Вот эту картину я беру в Канны. Я отборщик Каннского фестиваля».
– Как Вы сюда попали?
– Я пришел в Госкино, мне сказали, что Вы в зале, я сюда зашел.
– Но картина не закончена!
– Нет-нет, все что я видел, меня устраивает.
– Режиссер против!

Он поворачивается ко мне, а я говорю: «Нет-нет, если Вы хотите в Канны, то конечно!». А я невыездная. Но с Каннским фестивалем Госкино не хотело портить отношения, и меня вынуждены были отпустить. Можете себе представить: я попадаю в Канны, а это вообще другой мир. Вдруг все, кого я знала только по каким-то журналам, по каким-то книгам сидят в зале, гуляют рядом… Назавтра объявляют закрытие, фантастический Ив Монтан идет на сцену, и вдруг я слышу свою фамилию… Но я не понимаю, что зовут меня, потому что осознать это невозможно. Меня вытолкнули со стула, и я на таких ватных ногах подымаюсь на сцену, и мне дают приз за первый фильм (Приз «Золотая камера» Каннского кинофестиваля за лучший дебют – прим. ред.). Я ничего не понимаю… Полный туман. Помимо приза мне вручили еще конверт с хорошей суммой денег. Все это я сдала в Госкино.

Параллельно в Германии проходит кинофестиваль, на котором показывают мой короткометражный фильм «Путешествие в Сопот». Кинокритик Ганс Шнегель, отбиравший фильмы для фестиваля, буквально тихо выкрал этот фильм и повез в Германию. Я там получаю первый приз и семь остальных призов. Об этом я узнала в аэропорту Парижа. После этого в моей карьере начались переговоры, предложения…

Следующий фильм – «Тысяча и один рецепт влюбленного кулинара». В Каннах я оказалась за одним столом с Пьером Ришаром. Я привыкла видеть его в кадре с улыбкой, с юмором, а здесь он сидел одинокий и грустный. Я осмелилась сказать ему: «Вы всегда играете в комедиях. Не хотели бы Вы поменять амплуа?». Он ответил: «Почему бы нет?». Атмосфера фестиваля позволяет говорить обо всем и со всеми с большой вероятностью того, что назавтра все будет забыто. И вдруг через неделю я получаю телеграмму: «Где сценарий?» За ночь был написан синопсис, Ришар его одобрил. Через месяц был готов сценарий, и так начались съемки фильма. Съемки в совершенно сумасшедшей ситуации: военные действия, ни света, ни отопления, ни воды, темнота, ужас, стрельба… Ришар сказал: «Мне все это безразлично, я снимался в таких странах и в таких ситуациях побывал, что для меня все это ерунда. Давай сценарий». А я сценарий не даю, потому что актер сразу начинает выстраивать свою линию, складывать свой характер, свою манеру поведения, но он же не знает, что думаю я, как мне хочется выстроить кадр, в каком стиле, в каком жанре, в какой манере. Но потом это ломать чудовищно, невозможно. Поэтому я ему очень долго обещала этот самый сценарий, сказав съемочной группе: «Ни в коем случае сценария не давать!». Главную женскую роль сыграла непрофессиональная актриса. В дальнейшем ее судьба в кино сложилась замечательно: она уехала во Францию, снималась, потом стала документалистом, получила все мыслимые и немыслимые призы, сейчас снимает игровой фильм.

Очень важно для меня изображение. Вот я ставлю иногда какой-то предмет. Может он не войдет в кадр, может зрители его и не заметят (или заметит один из тысячи), но актеру в этой атмосфере очень хорошо двигаться. В фильме очень хорошая операторская работа, мы работали здесь над каждым лучом, над каждой тенью.

После фильма Пьер получил гран-при за мужскую роль, мы были в Каннах, были номинированы на Оскар, были в Лос-Анджелесе… И он на телевидении сказал: «Неужели сорок лет моей актерской жизни я должен был прождать этот грузинский фильм, чтобы получить первый приз, первый раз быть номинированным на Оскар!» Он говорил: «Я помню все: как мы пели, я помню как мы пили, я помню свой день рождения, который мне там справляли. Такого дня рождения у меня не было! Но я не помню, когда же мы работали?!» Это был такой комплимент!.. Когда нет пота, когда не чувствуешь этого ужаса, этого вообще нечеловеческого труда – и физического, и психологического, – вообще этого нечеловеческого существования в кино (глупость, что кино – это женская или мужская профессия, это нечеловеческая профессия!), когда человек, актер, который играет главную роль, актер такой величины вдруг говорит, что он не помнит как работал, – это замечательно! Значит, ему это доставляло удовольствие, а когда актеру, когда группе это доставляет удовольствие, это счастье.

Фраза из фильма про маленьких наполеонов – фраза из моей семьи. Моя бабушка мне рассказывала: когда на улицы ворвались красные, она сказала: «Закрой окна, чтобы они проехали мимо». Маленькие наполеоны приходят и уходят, а хорошая кухня остается. Остается вкус хорошей жизни, радости, восприятия этого мира. Диктаторы приходят и уходят, режимы, в конце концов, кончаются, что-то меняется. А ведь есть вечные вещи! В фильме еда олицетворяет как раз эти ценности, ведь можно кушать на бегу, а можно красиво, за красивым столом. Это эстетика. Ты не просто должен заполнить свой желудок. Все это переводится в необходимость красоты, духовной жизни и необходимость радоваться и наслаждаться, потому что жизнь такая короткая…

Вы знаете, я прыгала с парашютом и думала: как можно дольше не открою парашют, потому что это такое счастье, счастье свободного полета… В последнюю секунду открываешь парашют, и если ты не разбился, опять мечтаешь летать. Такое ощущение должно быть во всем, в каждой секунде, в каждом дне, в каждом часе. Потому что жизнь очень короткая. Если она заполнена грязью, мусором, дрязгами, неприятностями, то надо очень быстро забывать дурное. Потому что память перегружается, если ты ВСЕ помнишь. Надо помнить только хорошее, только счастливое. Никогда еще ни месть, ни злоба, ни агрессия не порождали добро. Они порождают такие же страшные чувства в замен, в ответ. Я все время говорю: «Как мне в жизни везет! Я встречала таких хороших людей» Но я встречала всяких людей! Если человек не твоего мироощущения, если он тебя обидел, оскорбил, унизил, уничтожил, забудь его. Он умер для тебя. И останутся прекрасные лица, прекрасные люди. Внутри каждого из нас заложено все, и только от нас зависит, к чему мы стремимся. В институте в Грузии всегда говорили друг другу комплименты. А если человеку говорить «какое же ты ничтожество, никчемность, бездарность» – ему нечего терять. И он способен на все. Если же про человека говоришь хорошо, он начнет хотеть быть таким! Мне так кажется и думаю, я не ошибаюсь. Человеческая натура все-таки так устроена, что когда тебе говорят какой ты красивый, замечательный, талантливый, тебе хочется творить, делать что-то хорошее. Скажите мне: «Какой у тебя красивый сад!» Завтра я сделаю его еще краше!

У меня никогда в фильмах нет черно-белых людей. Нет плохих и нет хороших, потому что мы носители всех пороков и всех достойных качеств. Я всегда стараюсь, как учит Библия, как учили меня, простить, постараться понять, оправдать и встать на место этого человека: чем же это было обосновано? Зауважайте друг друга. Врага надо уважать. Если ты его не уважаешь, это недостойно.

Это образ жизни, это мой принцип, и в моих фильмах это видно. В них все характеры: и плохие, и хорошие; во всех – старых и молодых, детей, мужчин и женщин – вкладываешь долю своего я, от этого никуда не деться. Кино делают такое количество людей! Сценаристы, художники, композитор, актеры, операторы. А что же делаешь ты, режиссер? Все за тебя уже сделали! И все равно все делаешь ты. Как в замечательном, фантастическом фильме Феллини «Репетиция оркестра»: как бы ни были гениальны музыканты, они не могут сыграть в оркестре без дирижера. Все зависит от того насколько ты хорош, насколько можешь донести эту музыку до слушателей. Иногда получается, иногда нет. Непредсказуемая вещь. Картину ты можешь тысячу раз переписать. Десятилетия стоит она у тебя в мастерской, ты переписываешь, стираешь, уничтожаешь, исправляешь, переделываешь. Ты пишешь стих десять лет. С кино ничего этого не получается. Во-первых, это самое дорогое удовольствие. Самое молодое из искусств и самое дорогое. И становится все дороже и дороже, потому что все дороже становятся технические усовершенствования. И это такая ответственность!.. Я на салфетке написала стихотворение – это всего лишь обрывок листа и карандаш. Ничего не стоит. Напечатают, не напечатают – это другое дело. А кино… Если ты не донес до зрителя идею, то кино не существует. Это огромная ответственность! Каждый раз я думаю: имею ли я право… Кончается фильм – полное опустошение. Валяешься как марионетка с обрезанными нитками, думаешь, что это последний фильм в моей жизни. Проходит две недели – и все опять начинается сначала. Столько стараний, мучений, сил, энергии, здоровья, жизни вкладывается в любой фильм, получился он или нет. Иногда везет, получается. Кино от тебя уходит, и ты уже ничего не можешь сделать, оно уже не принадлежит тебе.

Каждый раз я говорю себе: «Как я могла это допустить?» В своих фильмах я больше ничего не вижу, кроме того, что я НЕ сделала, НЕ доделала, НЕ смогла. Думаю: тогда, на съемочной площадке, Нана, ты, пошла на компромисс, нельзя этого делать! Всю жизнь ты будешь видеть только тот кадр, который не доделала. Поэтому каждый просмотр – это мучение; поэтому я не смотрю свои фильмы.

Потом я начала работать в Германии. Сначала планировали с молодыми немецкими продюсерами сделать короткометражку, и потом из нее вырос полнометражный фильм «27 потерянных поцелуев». Это история, если очень коротко, о треугольнике. Девчонка четырнадцати-пятнадцати лет приезжает к своей тетке, и местный мальчик в нее влюбляется, а она влюбляется в его отца. Как появился здесь Пьер Ришар. Пьер мне звонит и говорит: «Как? Ты собралась снимать кино? Без меня?» «Нет, конечно, с тобой!» – говорю я. И я вру, потому что Пьера там нет! Через неделю была готова вся линия Пьера Ришара, которая для меня стала самой важной в этой картине. Это история капитана, который потерял море и который через города и сушу его ищет. Эта метафора, этот персонаж, этот герой для меня на сегодня среди самых дорогих.

Я работала с очень хорошим композитором Гораном Бреговичем, который написал музыку и для Тысячи и одного рецепта и для двадцати семи поцелуев.

Никакая фантазия не существует без реальности. Никакая фантазия не может придумать более фантастического, чем может произойти в жизни. Другие дело как эту реальность ты воспринимаешь, как ты в ней существуешь и как ты в ней живешь. Для меня реальность – растяжимое понятие, потому что я четыре раза пережила очень сложные ситуации, два раза у меня была клиническая смерть. Я знаю, что это такое. Мысль о смерти (все мы думаем о ней), конечно, присутствует. Думать о смерти, думать о жизни, думать зачем, почему, что ты делаешь в этом мире… У каждого своя миссия, у каждого свой путь. Все это на грани реальности моей собственной и реальности другой. Иногда, когда я рассказываю истории, свидетелями которых были многие мои друзья, они искренне удивляются: а когда это было? Мы же были вместе! Когда все это произошло? А я помню этот случай так, как рассказываю.

В фильме «Метеоидиот» есть много такого, о чем можно было бы сказать, что оно не из реального мира. А для меня это абсолютная реальность. В фильме присутствует Женщина-смерть, которой присущи все человеческие пороки: она пьет, курит, хулиганит… И страшно расстроена, что ее никто не любит. Это история о том, как дедушка растит двух маленьких детишек. Они без отца, их мать занята поисками более красивой, более счастливой жизни, она, конечно, навещает детей, но не особенно ими занимается. Смерть все время приходит к деду и зовет с собой: «Пошли, время!». Он же просит ее подождать. У него со смертью простое человеческое общение. Смерть в данном случае – абсолютно реальное существо. Это история о том, как главный герой – абсолютный лузер – абсолютно ничего не может, может только любить. Он абсолютный аутсайдер. Дети его презирают, у него отняли жену. И он борется как может: в отчаянии просит: Господи, я не могу больше, возьми меня или помоги мне! И вот происходит встреча с шаровой молнией. Этот фильм начался с моей встречи с шаровой молнией много-много лет назад, когда я была студенткой Академии художеств. Это ощущение невозможно ни с чем сравнить, невозможно описать. Надо быть гениальным поэтом, чтобы найти слова, спеть.

Самое высокое искусство – это музыка. Она божественна. Самые совершенные предметы, созданные человеческими руками, это музыкальные инструменты и оружие. Они абсолютно совершенны по форме. Но одни издают вот эти божественные звуки, уносят нас в потусторонний фантастический мир, а другие убивают. И это поразительный парадокс. Я много читала о молниях, это, конечно, страшная вещь, она уничтожает, но тот, сквозь кого она прошла, начинает обладать сверхъестественной силой. У них рождается то, что в остальных людях похоронено, ведь мы используем ничтожные проценты своих возможностей. Шаровая молния эти возможности стимулирует. Господь, природа помогают герою, он становится обладателем магической силы.

Нана Джорджадзе, выразив сожаление, что у нее нет российского проката, поблагодарила участников своего мастер-класса, сказав, что перед ней были удивительные слушатели.

Актерские работы Наны Джорджадзе:
• 1978 – Несколько интервью по личным вопросам
• 1981 – Будь здоров, дорогой
• 1981 – Пловец
• 1985 – Великий поход за невестой
• 1988 – Житие Дон Кихота и Санчо

Режиссерские работы Наны Джорджадзе:
• 1978 – Трио
• 1979 – Атлант
• 1980 – Путешествие в Сопот
• 1982 – Помоги мне подняться на Эльбрус
• 1987 – Робинзонада, или мой английский дедушка
• 1996 – Тысяча и один рецепт влюблённого кулинара
• 2000 – Лето, или 27 потерянных поцелуев
• 2000 – Только ты…
• 2008 – Метеоидиот
• 2008 – Из пламя и света (сериал)
• 2010 – Голоса (сериал) (1,2 и 6 серии)
• 2010 – Москва, я люблю тебя! (киноальманах, новелла «Высотка»)

Сценарии:
• 1982 – Помоги мне подняться на Эльбрус
• 1993 – Воспоминания стали безумными
• 1993 – Кабан
• 2000 – Лето, или 27 потерянных поцелуев

Художник:
• 1979 – Атлант
• 1980 – Путешествие в Сопот
• 1982 – Помоги мне подняться на Эльбрус

Татьяна Канунова,
фото Юлии Шутовой

Теги: VOICES, Нана Джорджадзе