XIII Международный театральный фестиваль в Вологде открылся без лишней помпы и обилия торжественных речей, зато – сразу и в точку – спектаклем, который, возможно, задаст тон всему фестивалю и если не станет лейтмотивом, то, во всяком случае, явно останется одним из самых ощутимых «голосов истории», которые прозвучат в течение восьми фестивальных дней.

Масштабный, полифоничный, многоплановый, глубокий, актуальный, злободневный – эпитетов к «Нюрнбергу» Российского академического Молодежного театра можно подобрать тысячу, и все они всё равно не выразят тех ощущений, тех мыслей, которые уносят с собой увидевшие эту постановку, покидая зрительный зал. 

В основе постановки режиссера Алексея Бородина, художественного руководителя РАМТа – киносценарий американца Эбби Манна об одном из так называемых Малых Нюрнбергских процессов, проходивших после главного Нюрнбергского процесса, где судили руководство Третьего рейха. В отличие от главного процесса, эти дела (1946–1949) нацистских деятелей меньшего масштаба слушал не Международный военный трибунал, представлявший всех союзников, а «Нюрнбергский военный трибунал», созданный лишь военным командованием США.

В призме внимания сценариста, а за ним и режиссера – суд над нацистскими судьями. Сам факт суда над судьями уже несколько пугающ, поскольку долгое время именно эти люди распоряжались судьбами других. Теперь настал их черед предстать перед судом и ответить за принятые ими решения.

Ожидания, что в спектакле будут звучать пафосные нотки и привычный упор будет сделан на нагнетание ужаса нацистских преступлений, не оправдались. Зал суда и все его привычные атрибуты – трибуны для судей и прокурора, скамья подсудимых, – неожиданно оборачиваются рестораном, где между столиками бесшумно снуют официанты, на эстраде звучат нехитрые музыкальные композиции и все – заканчивая подсудимыми (а вернее, начиная с них) – ужинают, потягивают из кружек шнапс или пиво, неторопливо разговаривая вполголоса. Среди этой вполне миролюбивой картины судья Хейвуд (Александр Гришин) с попыткой судейской риторики поначалу выглядит неуместно, инородно, отрывая от  «важных» застольных дел бывших нацистских судей, чьи имена и должности он словно бы смущенно называет.

1947 год. Два года как кончилась война – уже казнены руководители Третьего рейха, Германия старательно налаживает мирную жизнь и все вокруг усиленно хотят забыть, что произошло. Присутствующий в ресторане (или все-таки зале суда?) американский репортер с долей скуки узнает особенности процесса, потому что – «целых» два года прошло, читатели хотят свежих новостей...

Подсудимые нехотя и свысока обращаются с судьей. Судьи поверженной державы, они не привыкли к роли судимых, да и, судя по всему, не намерены привыкать. Их самоуверенность и наглость раздражает зрителя, но в какой-то момент он отходит от навязчивого поверхностного желания немедленной расправы и наказания виновных, погружаясь в более глубокий смысловой пласт спектакля.

Вина каждого подсудимого в отдельности – равно как и коллективная их вина – вроде бы не требует доказательств. Нацизм пал – и те, кто вершил в нем правосудие, его высшие юридические чины – естественным образом причастны ко всем преступлениям, совершавшимся в стране.  Одновременно с наглостью поведения вчерашних судей, оказавшихся на скамье подсудимых, поначалу раздражает и адвокат Рольфе (Евгений Редько), пытающийся привести доказательства невиновности своих подзащитных. Нет, он не отрицает самих фактов выноса смертных приговоров по фактам связей евреев с арийцами, или решений о стерилизации неугодных по идеологическим, религиозным и политическим мотивам. Но тут же, к примеру, умело вставляет имена корифеев американского судопроизводства, которые – задолго до нацистов – предлагали стерилизовать умственно неполноценных – тем самым как бы заставляя судью и прокурора из США разделить ответственность за решение немецких судей. Что-то меняется в зрительском сознании, когда он, оставшись один на один со своим подзащитным, уговаривает его не делать признательного заявления, произнося следующее: «Я хочу...  сохранить для Германии хотя бы остаток достоинства. Если мы им позволим в вашем лице скомпрометировать всех немцев – мы навсегда потеряем право распоряжаться своей страной. Мы не должны оборачиваться. Мы должны смотреть в будущее. Вы хотите, чтобы американцы остались здесь навсегда?.. Я вам покажу фотоснимки Хиросимы и Нагасаки – тысячи и тысячи сожженных человеческих тел... В чем они пытаются нас обвинить? Что они знают о проблемах, стоящих перед нами?..»

Проблема однозначной виновности нацистов оборачивается вопросом о вине человечества в целом – и как следствие, вине каждого отдельно взятого человека. В таком аспекте, наверное, виновен и прокурор Лоусон (Денис Шведов) – американский военный полковник, недавно побывавший в Дахау, поначалу активно требующий для подсудимых максимального ужесточения наказания. После многозначительного намека на то, что Америке сейчас (в реалиях зарождающейся напряженности в отношениях с СССР) не нужно ссориться с немцами, вместо блестящей обвинительной речи он произносит несколько общих маловразумительных фраз. Справедливость оказывается не нужна его стране в текущий исторический момент: время ставит иные акценты, пора искать новых союзников, заново строить отношения со вчерашними палачами.

Самое ужасное, что мотивы каждого участника процесса – в том числе одного из центральных обвиняемых, бывшего министра юстиции Яннинга (Илья Исаев), – можно как-то «по-человечески» оправдать. Вернее, не оправдать, а понять, потому что то, что он произносит в качестве оправдания (или – признания?) – отзывается знакомой болью: «До прихода к власти нацистов нами правил страх. Страх перед сегодняшним днем, перед будущим, перед самими собой. У нас была демократия, но ее разрывало изнутри, это была лихорадка отчаяния, бесчестия, голода... Только поняв это, вы поймете, что для нас значил Гитлер... Именно он сказал нам – поднимайте головы, будьте горды тем, что вы – немцы. Среди нас живут дьяволы – коммунисты, либералы, цыгане, евреи – как только они будут уничтожены, все наши бедствия кончатся... Почему мы не проронили ни слова, почему приняли в этом участие? Все просто: нам казалось, что не произойдет ничего страшного, если кучка политических экстремистов утратит свои права. ... Это всего лишь временный период, переходный этап, который рано или поздно кончится – да и самому Гитлеру рано или поздно придет конец. Отечество в опасности! Мы выйдем из мрака, мы пробьемся вперед – вот путь к сердцу народа. И история показала, каких успехов мы добились...»

И зрителю нужно стряхнуть с себя оцепенение моментом и не позволить себе свернуть на путь понимания – ведь понять значит простить. Да и сам Яннинг не прощает себя: «И если существует хоть какое-то спасение для Германии, то оно заключается в том, чтобы каждый, кто сознает свою вину, признал бы ее, чего бы это ему ни стоило».

И, кажется, самая слабая фигура из всех участников процесса – провинциальный американский окружной судья, никогда не бывавший за границей, и открывающий для себя (параллельно с фактами нацистских преступлений) великую немецкую культуру, – этот сомневающийся, вроде бы неспособный ни к какому поступку человек, идущий на поводу то у прокурора, то у адвоката, то у коллег по судейскому столу – вдруг выносит максимально жесткий приговор, которого от него никто не ждет: безусловно виновны. Он знает – да и не для кого это не секрет – что преступники через пять лет выйдут на свободу. Но он не может поступить иначе – этот приговор важен ему самому, он для себя раз и навсегда решает проблему конформизма.

Спектакль о суде над нацистами в итоге оборачивается размышлением о мере ответственности каждого за свои поступки. Звучит глобально, но именно призма Нюрнбергского процесса наглядно дает понять, как далеко может зайти вроде бы незлой и неглупый человек в сделках с собственной совестью. И что нет никаких оправданий – ни благо страны, ни благо нации не могут оправдать даже одной-единственной смерти. И как тут не вспомнить Федора Михайловича, за полвека до прихода нацистов к власти написавшего, что ничто в мире не стоит слезинки замученного ребенка. Увы, уроки истории – одни из самых сложных для запоминания.

Теги: Голоса истории, Алексей Бородин, РАМТ, Нюрнберг, театр
Елена Легчанова

Новости по теме