Если в один ряд поставить четыре имени: Лев Ошанин, Игнатий Рождественский, Виктор Астафьев и Василий Белов – не многим придет в голову, что первые два не просто поэты, они – друзья, а еще учителя. Известный советский поэт-песенник Ошанин в Литинституте на своем семинаре обучал поэтическому мастерству Василия Белова, cибирский поэт Игнатий Рождественский – три года в поселке Игарка преподавал литературу в классе у юного Вити Астафьева – до 1941 года. Он же стал героем нескольких рассказов Виктора Петровича и той самой «затесью», по Астафьеву, которая сформировала жизненную тропу писателя.
Ошанин (1912–1996) и Рождественский (1910–1969) были в близком дружеском общении, а до знакомства – даже популяризаторами малоизвестного в 1930-е годы слова «Заполярье». В представлении Ошанина это были территории Кольского полуострова, где работал молодой журналист из Москвы:
… Шёл на лыжах я белою хмарью.
Не работалось мне, не спалось.
Молодое словцо «Заполярье»
Пело с наших газетных полос…
Как потом я гремел на летучках,
Чтоб наладить с профессором мир.
Но словцо сорвалось из-под ручки
И в столице попало в эфир…
Для другого – север Красноярского края, где был основан городок Игарка, в котором первым поселенцем-поэтом был Игнатий Рождественский, написавшим там в 1935-м году первое русское стихотворение «Заполярье». После стихотворения Рождественского слово «Заполярье» стало частью советской литературы, получило широкое распространение в речи.
У поэтов было много общего. Профессии обоих были тесно связаны с литературой. Оба по зрению не попали на фронт, но в тылу работали поэтами, газетчиками и публицистами, выступали перед фронтовиками вживую и по радио.
Всем известны песни, написанные в конце Великой Отечественной на слова Льва Ошанина: «Ехал я из Берлина», «Эх, дороги…». Меньше известна широкому читателю военная поэзия Игнатия Рождественского, однако его стихи читали фронтовики. Однажды даже на передовой они попали в руки Виктору Астафьеву. Он тогда выпросил «у пехотинца газетную вырезку со стихотворением» и «долго таскал его в нагрудном кармане». Кусочек бумаги с текстом учителя для Астафьева был как горстка земли родной, как глоток воздуха с просторов тайги. Из того текста, созданного в 1942-м:
Могучи осетры на Енисее,
И с ними трудно сладить старику.
Но знает он, чем сети тяжелее,
Тем легче на войне фронтовику.
Поэты много путешествовали по стране, а Ошанин во время своих поездок наведывался к Рождественскому в Красноярск. Из воспоминаний дочери сибирского поэта: «Вспоминаю случай. Гостил у нас поэт Лев Ошанин. Он был на редкость обаятельный, словоохотливый, доброжелательный. Мы с сестрой были по-детски в него влюблены. В ту пору он был в самом зените славы. Все пели его песни: «Пусть всегда будет солнце», «А у нас во дворе», «Бирюсинка», «Течёт Волга» и многие другие. Он был очень привязан к папе, посвятил ему несколько стихов...»
Льву Ошанину больше повезло в литературной жизни: его песни знает вся страна. Творчество Игнатия Рождественского изучают и хорошо знают в Сибири, где он жил и где в 1969 году трагически оборвалась его жизнь. На туристической карте Красноярска есть места, связанные с его творческой жизнью, в том числе и памятная доска на доме, где жил и работал поэт.
Астафьев: «Главное все-таки то, что на учителей мне повезло...»
В беседе с Юрием Ростовцевым в 1991 году Астафьев признался: «Главное все-таки то, что на учителей мне повезло... Встречались люди огромной культуры. Тот же Игнатий Рождественский…» Он был неординарным, творческим и ярким преподавателем, работавшим не по методичке, а потому видевшим в свои учениках искры таланта. Это и спасло Виктора Астафьева в тот трудный период жизни, «когда или в преступники пойти, или… даже не знаю куда». У Игнатия Дмитриевича был подобный этап в жизни после смерти матери и ухода отца в священнослужители, тогда юному Игнатию пришлось пойти работать.
Игнатий Дмитриевич был высокообразованным учителем, истинным знатоком литературы. Мог сутками напролет наизусть читать поэзию «от Аполлинера до Маршака». По словам Астафьева, однажды Игнатий Дмитриевич соревновался с Александром Твардовским, который через два с половиной часа сдался: «Давай, сибиряк, дуй…».
Учитель был героем астафьевских рассказов, по словам прозаика, он всегда был в полете и всегда звал с собой в заманчивые и неизведанные дали. Приятны автору были воспоминания о своих школьных годах, уроках литературы, на которых он был «завзятым чтецом», писал первые в жизни сочинения. Юный Витя был успешен в истории, литературе, русском языке, естествознании, но не имел способностей решать математические задачи, из-за чего неоднократно его оставляли на второй год. Пятый и шестой классы у Игнатия Дмитриевича пришлись на астафьевские 15-17 лет. Через год после школы 18-летний Виктор Астафьев ушел в армию, а потом попал на фронт, имея за плечами шесть классов советской школы.
Впечатлило в те годы игарсковского школьника то, что сам учитель был писателем: «...про нас, про Заполярье, про Игарку писал Игнатий Дмитриевич». Благодаря такому учителю само место, где лютовали длинные зимы, и было «податься некуда», приобретало иную атмосферу – не просто рабочего северного поселка. Здесь «жили от парохода до парохода, то есть от июня одного года до июня другого, – Астафьев вспоминал. – Самолеты летали только почтовые, связи с большой землей нет… А специфика северных школ в 30-е – крепкие учителя… В суровых условиях выживали вместе». Вот тогда они и разглядели поближе друг друга.
Дочь сибирского поэта Лидия Рождественская писала: «Папа любил своего Витьку какой-то ему одному ведомой любовью к ученику, оправдавшему его надежды. И Астафьев платил ему тем же: поначалу сыновней нежностью интернатского пацана, а потом преданностью верного друга. И как бы высоко ни поднимался на своем литературном поприще, никогда не забывал того, кто указал ему эту дорогу. Приезжая в Красноярск, он часами проводил время в беседах с отцом… Пожалуй, из друзей отца только поэт Лев Ошанин мог тягаться с ним в нашей любви. Каждый его приезд становился праздником…для отца». Да и для самого Астафьева каждая встреча с Игнатием Рождественским была праздником, особенно та на фронте, а еще после выхода в свет первой книги прозаика: «Когда в 1953 году в Перми вышла первая книжка моих рассказов, я поставил первый в жизни автограф человеку, который привил мне уважительность к слову, пробудил жажду творчества» (из рассказа «Учитель»).
Примечательно, что дочь поэта будто случайно сказала о каком-то соперничестве Л. И. Ошанина с В. П. Астафьевым. Да, в некотором роде это было – и в теплых дружеских взаимоотношениях с детьми Рождественского, и в творчестве: песни Ошанина при жизни писателя пела вся страна, он стал легендой при жизни. Будучи прозаиком, невозможно было так быстро стать народным любимцем.
С Ошаниным, «бодрым поэтом, воспевателем новостроек и ленинских мест», Астафьев познакомился как раз в гостях у своего школьного учителя. Из статьи Астафьева в «Новом мире» (1999): «…Потом у нас случилась очень хорошая творческая поездка по обским местам… С Левой хорошо и легко работать было. В какую аудиторию ни войдешь, везде под хлопанье народ скандирует: «Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я».
…Читать и говорить Лева умел зажигательно, с энтузиазмом… Прозаики, завидуя поэту, материли его сквозь зубы, сулились нажаловаться в секретариат Союза писателей».
Зажигательно и красноречиво говорить умел и сам Виктор Петрович, и об этом в воспоминаниях рассказывали современники писателя. По воспоминаниям дочери Игнатия Рождественского: «Астафьев всегда был прекрасным рассказчиком, таким я его помню с тех пор, как он впервые появился в нашем доме, каждый раз наполняя его бесконечными рассказами, байками, цитатами из самого себя, да так, что завораживал. И это чувство, приобретённое в детстве, не проходило, не истаивало с годами, а, приобретая новые оттенки, становилось неиссякаемой потребностью души…»
На протяжении всей жизни Астафьев наведывался в Игарку около десяти раз. Последний раз в августе 1999 года с киногруппой, снимавшей про него документальный фильм. С Игнатием Дмитриевичем он встречался неоднократно в 1960-е уже в Красноярске. О трагической смерти учителя узнал в Вологде, в 1969 году.
Василий Белов: «Десятимесячная комсомольская деятельность была прервана побегом в Москву»
Василию Ивановичу Белову выпало быть учеником советского поэта-песенника с удачливой творческой судьбой. Он познакомился с Ошаниным во время поступления в Литинститут в 1959 году.
Его принял к себе на курс Лев Иванович Ошанин, который в конце 1950-х годов начал работать в Литературном институте, занимал должность старшего преподавателя, позже доцента, профессора кафедры литературного мастерства (1973).
Десятимесячная комсомольская деятельность Василия Ивановича была прервана побегом в столицу, как вспоминал писатель. За этот побег его могли исключить из партии, но вместо отъезда в Ленинградскую партийную школу он все же уехал в Литинститут, как только ему пришел вызов на учебу. Это событие избавило его от «клейма беспаспортного» и подарила надежду на получение высшего образования.
В автобиографическом рассказе «Филипок» он писал: «Студенческая жизнь подхватила меня как река, закрутила в литературном водовороте, понесла неизвестно куда, неудержимо и радостно. В те дни не покидало меня счастливое состояние полного безрассудства, романтической отрешенности и неосознанной жажды какого-то предстоящего подвига… Да, я был пожалуй что счастлив… Я только что освободился от жуткого бремени…Это была многолетняя тяжесть собственной неполноценности. Ледяная глыба бесперспективного прозябания таяла слишком медленно…»
На курсе Белова «булькала густая интернационально-литературная каша». Однако близко сдружился он с Геннадием Русаковым и Иваном Лысцовым, с которыми не только вместе держались на семинаре Льва Ошанина, но и соревновались в том, кто лучше и быстрее пробежит под падающими с общежитских крыш ледяными глыбами. Поступление в вуз дало им ошеломляющее ощущение счастья и свободы
Лев Иванович во многом сильно помогал многим молодым людям «вынырнуть» в литературу из обычного течения жизни, хотя, если верить словам Виктора Астафьева, не всегда с благодарностью они принимали его помощь. Астафьев писал в 1999 году в «Новом мире»: «Учась на Высших литературных курсах, я не раз слышал от студентов Литинститута поношения в адрес руководителя поэтического семинара, который Ошанин сам же и набирал. В одной общежитской компании Литинститута, не совсем трезвой, даже и вовсе пьяной, было два студента, которых Ошанин, будто ржавые гвозди, вытащил из забора тугой жизни, одного аж из секретарей горкома комсомола, другого – из Суворовского училища. Я уже знал, как трудно было Ошанину их вызволять из неволи и пристроить в Литинститут...»
В 1959 и 1960-м годах Виктор Петрович действительно застал студентов Русакова и Белова в состоянии головокружительного опьянения от свободы в Москве. Они были молоды, самоуверенны и заносчивы. Русакову в то время было 21-22 года, и он впервые вырвался из казарменной жизни, Белову – 28-29 лет. И тогда еще только-только начинались разговоры: «старик, ты гений, я тоже гений», которые вскоре закончились, когда каждый понял, что за счет поэзии не прожить. И каждый пошел искать свое место в жизни и литературе. Оба сошлись в одном: не петь в поэзии гимны власти.
На глазах у Ошанина Белов переродился из юного поэта в начинающего прозаика. Не случайно в 1964 году Лев Иванович пишет послесловие ко второй книге прозы В. И. Белова «Речные излуки» (Москва, 1964), где отмечает: «Откроешь почти любой его рассказ – и на тебя пахнет неповторимым запахом северного леса… особым говором северорусских деревень».
Поэзия для Белова по большей части осталась «дневником, затворенной кельей, где он мог выговориться и выплакаться» (Дмитрий Шеваров). Это очень похоже на то, чем была поэзия для Игнатия Рождественского. Беловские стихи появлялись в журналах, сборниках и сборничках, однако не были собраны автором в одну книгу, как он мечтал. В поэтическом архиве писателя, который хранится в Музее-квартире В. И. Белова, еще предстоит расставить «затеси», чтоб найти тропку, по которой Белов выходил на путь прозаика, автора многочисленных рассказов, повестей, романов.
Теги: беловский круг
