Творческим вечером «Рассыпая звезды» отметила 30-летие игры на вологодской сцене Ирина Джапакова – лауреат Государственной премии РСФСР имени Станиславского и премии имени Марины Щуко, заслуженная артистка России. Ирина Джапакова окончила Саратовское театральное училище им. И.А. Слонова. Работала в Русском драматическом театре (Северная Осетия), Иркутском областном драматическом театре им. Н.П. Охлопкова, Орловском академическом драматическом театре им. И.С. Тургенева. В 1979–1983 и в 1991–1999 годах была актрисой Вологодского ТЮЗа. В 1999 году стала одним из основателей Камерного драматического театра.
В преддверии юбилейного вечера мы побеседовали с актрисой о перипетиях актерского творческого пути, о назначении театра и об отношении к зрителю.
Ирина Михайловна, что для вас значит эта цифра – 30 лет на вологодской сцене? Имеет ли смысл для артиста понятие карьеры?
Я начала работать в вологодском ТЮЗе в 1979 году, потом на какое-то время уезжала из Вологды. В молодости мне казалось, что жить больше трех лет в одном городе я не смогу – это скучно, а среди артистов тогда было принято перебираться из театра в театр в поисках «своего» режиссера. Но мне повезло сразу и именно в Вологде – и с театрами, и с режиссурой, и со зрителем. А насчет карьеры – не знаю… Мне кажется, если человек создан для того, чтобы быть актером, то его обязательно заметят.
С кем из режиссеров вы работали?
Мой дебют, который в свое время сделал меня как актрису, – роль Любки в пьесе Аллы Соколовой «Фантазии Фарятьева». Было это в Орджоникидзе (нынешнем Владикавказе), куда я приехала в 19 лет после окончания Саратовского театрального училища. Ставил спектакль Александр Хугаев, режиссер Московского академического театра сатиры. Это был первый режиссер, который продемонстрировал мне, как это должно быть по-настоящему: актер – сотворец роли, и важно, чтобы он сам думал, сам ощущал, а не был марионеткой в режиссерских руках. Мне везло и дальше: уже в Вологде я встретила других замечательных режиссеров. У Бориса Цейтлина я в 21 год играла вдову Бегбик в спектакле по пьесе Брехта «Что тот солдат, что этот». Это был большой рывок в сторону глубины характера, гражданской и человеческой мощи. Очень интересной была работа и в поставленной Цейтлиным «Двенадцатой ночи» Шекспира – там я сыграла сначала Оливию, а потом и Виолу. Цейтлин много дал мне в профессиональном плане: показал, что ему как режиссеру очень важно и дорого актерское высказывание. На открытие реконструированного здания ТЮЗа спектакль ставил Валерий Баронов. Это была постановка пьесы Виктора Астафьева «Прости меня» – я играла там главную роль, за которую потом получила Государственную премию. Мягкий и интеллигентный человек, Баронов строил работу так, что все актеры были совершенно искренни. Режиссер Валерий Йонаш, выпускник ГИТИСа – очень тонкий психолог. Я у него в Вологде сыграла несколько интересных ролей, за ним же уехала в Братск вместе с группой артистов. Много работала с Борисом Гранатовым – очень уважаю его за то, что это предельно театральный человек. Мне было интересно его внимание к форме, очень нравился спектакль «Прошлым летом в Чулимске», у нас была замечательная творческая атмосфера. Потом была «Кармен». Я счастлива, что тогда же встретилась в ТЮЗе с изумительно талантливым человеком – Яковым Рубиным, принимала участие в его первых режиссерских пробах. А теперь это зрелый серьезный художник и безусловное явление в театральной жизни. Я просто благодарна судьбе, что она свела меня с ним.
Вы выступили одним из инициаторов создания Камерного театра – как родилась эта идея, что дало силы воплотить ее в жизнь?
Мне кажется, что камерные формы – это будущее театра. В годы советской власти бытовало заблуждение, что театр должен быть оружием в идеологической борьбе, должен нести идеи в массы. Во многих городах страны появились стандартные, как под копирку построенные бетонные здания театров – в актерской среде их в шутку называли элеваторами, где все ищут зерно роли. Но там зритель, сидящий выше шестого ряда, уже ничего толком не видит, не чувствует и не понимает – наши энергетические волны уже не достигают до него. В камерном театральном пространстве всё близко – отсюда предельное, точное актерское существование и «соучастие» зрителя. Мы заражаем друг друга, и в результате случается то самое чудо, ради которого люди приходят в театр... Спрашиваю как-то своего парикмахера после спектакля «Это я – Эдит Пиаф»: как, мол, тебе показалась моя прическа? А она говорит: я ничего не заметила – я видела только Пиаф!..
Я просто влюблена в камерные формы, хотя наши спектакли выдерживают и большие сцены – мы играем, например, в Череповце, играли на фестивале в Челябинске – их театр считается камерным, но в зале около трехсот мест, и ощущение совершенно другое.
В чем вы видите миссию вашего театра?
Анатолий Эфрос сказал, что театр под видом развлечения дает возможность самопознания. Думаю, это очень точная формулировка назначения театра вообще и камерного в частности. Каждый человек приходит сюда для того, чтобы попытаться найти ответ на какие-то свои вопросы, и самый главный из этих вопросов – зачем я живу? Мы постоянно пытаемся разобраться в этом сами и помочь другим – иначе для чего мы нужны?.. И вот «под видом развлечения» мы кидаем публику в разные жанры, в разные эпохи, в разные ситуации. Чтобы человек задумался, его всё время нужно ставить перед выбором.
Для камерного театра один из основных жанров – моноспектакль. Расскажите о своем опыте игры один на один со зрителем.
Я всегда ужасно не любила моноспектакли, просто не выносила! (смеется). Но когда в жизни Камерного драматического театра наступил тяжелый период – из артистов осталась я одна – тут и начались мои «моно». Сложно не то, что надо выйти к зрителю одной – у человека, выбравшего актерскую профессию, всегда есть, что сказать залу. Но мне казалось, что женские моноспектакли – это бесконечные жалобы, страдания и слезы. Как-то обидно было за женщин... Первым моим «моно» был спектакль по рассказам Володина «Почему мадонну всегда рисуют с младенцем?» Публике нравилось, но бывало и так, что женщины буквально бились в истериках. Видимо, подобных судеб очень много, и спектакль слишком сильно задевал за живое. Литературный материал был замечательный, но, вероятно, мы с режиссером не предложили выхода из ситуации – отсюда и столь болезненная реакция.
А потом мы начали ставить другие истории – многофигурные: «Континуум», «Пять четвертинок апельсина». Там много персонажей, и очень интересно побывать в «шкуре» каждого из них и через их судьбы рассказать свою историю. «Континуум» – это и трагедия, и комедия, и ультрасовременный материал в плане языка. «Пять четвертинок…» – совершенно шокирующая история: Ромео и Джульетта ХХ века, разделенные не абстрактной враждой двух родов, а противостоянием держав, сопротивлением фашизму.
Конечно, моноспектакль – это испытание для любого актера. И у нас в театре считается, что все обязательно должны пройти через это. Монодрама проверяет актера на зрелость. Рада, что в прошлом году у нас появились два новых «моно» – «Леди Макбет Мценского уезда» Елены Смирновой и «Школа для дураков» Александра Сергеенко. Новый моноспектакль готовит Вячеслав Федотов. И Яков Романович в этом деле настоящий ас – у него своя теория и методика работы с монодрамой.
Вообще, вкус к монодраме вологодскому зрителю привил именно Камерный драматический театр. Сначала появился «Кыся», поставленный Яковом Рубиным с актером Всеволодом Чубенко. Было очень непросто, первые спектакли и продавались, и воспринимались с большим трудом. Но «Кыся» до сих пор идет. И главное, что теперь в Вологде с удовольствием ходят на монодраму – привыкли и знают, что это интересно. Интересно в первую очередь потому, что плохой актер монодраму не сыграет – здесь он виден, как под микроскопом.
У вас огромный багаж ролей, сыгранных в разных театрах, в спектаклях разных жанров. Можете ли вы назвать свои любимые роли? Есть ли между ними что-то общее?
Да, сыгранных ролей очень много, а несыгранных, о которых мечталось, – еще больше. А общее между ними – это я.
Когда училась, мечтала о серьезных социальных героинях, вроде комиссара в «Оптимистической трагедии» или Вассы Железновой. Естественно, мечтала сыграть Джульетту, Антигону, Клеопатру – сыграть двух последних мне удалось. О мамаше Кураж я тоже мечтала, и счастье, что у меня случились две брехтовские работы. Но очень многое и мимо прошло. Безумно мечталось о Чехове, об Уильямсе. Кое-что я сыграла, а сейчас того, что я там могу сыграть, осталось очень немного – возраст ушел. Диктует свое и природа камерного театра – маленькая труппа не может позволить себе поставить большую многофигурную пьесу.
Во многих спектаклях вы поете – расскажите об этой стороне своего творчества.
Я пою, сколько себя помню – по словам родных, петь я начала раньше, чем говорить. У моего папы был замечательный бархатный баритон. Я сидела у него на коленях, он пел, а я слушала и пела вместе с ним. Потом были музыкальная школа и хоровая студия. В театральных училищах очень любят, когда студенты поют и танцуют, так что там пригодились и мои занятия вокалом, и моя спортивная школа. Я пела и плясала от души. У меня был большой голосовой диапазон – даже звали в две оперетты. Отказалась – хотела быть только драматической артисткой.
После училища очень долго не пела сольно, а потом в спектакли стали включать мои музыкальные номера. К ТЮЗовской постановке по Островскому «Не было ни гроша, да вдруг алтын» был написан жестокий романс – я его спела, и запись звучала, когда зритель входил в зал. Я очень гордилась этим. Со временем стала петь всё больше и больше..Я даже спела оперу Франсиса Пуленка «Человеческий голос», которую поставила бывшая заведующая музыкальной частью ТЮЗа Марина Ястребова. Это сложнейшая музыка, требующая от вокалиста огромного диапазона – до третьей октавы. Потом была музыкальная программа по Вертинскому, позднее появился спектакль «Небо в алмазах». Когда мы остались одни, буквально ниоткуда возник спектакль «Ниоткуда с любовью» – я пропела всё, что хотела, рассказала все стихи, которые наболели. Было в моем вокальном багаже несколько французских песен, и я давно мечтала сыграть Пиаф – родился спектакль «Это я – Эдит Пиаф!».
С вашим богатым сценическим опытом вы наверняка много размышляли на тему «артист и публика». Поделитесь своими размышлениями.
Я согласна с нашим режиссером: театр не в том, кто играет, а в том, кто смотрит. И у каждого зрителя рождается своя история – спроси любого, что он увидел, и всякий расскажет о чем-то своем. Честно говоря, зрителей я почти не вижу, тем более не вижу их глаз – могу только силуэты различить. Но я ощущаю какие-то потоки энергии, чувствую, понимают меня или нет. На малой сцене это проявляется особенно ярко. Я много лет работала в ТЮЗе – никто меня на улице не узнавал, а сейчас иду по городу – и со мной всё время здороваются незнакомые люди. Сначала я была в легкой растерянности, а потом поняла: мы же стали почти друзьями – я рассказала о самом сокровенном, а люди мне ответили. И я этому очень рада, потому что мне кажется, что это и есть театр.
Светлана Гришина
