16 июня в галерее на Маяковского, 1 откроется выставка живописи заслуженного художника России Юрия Воронова, приуроченная к его 50-летию. В преддверии выставки и юбилея Юрий Александрович дал интервью корреспонденту «Вологодской афиши».
Юрий Александрович, вы начинали как художник-график, вашей дипломной работой в Суриковском институте был цикл линогравюр «Лирика Рубцова», вы иллюстрировали Ахматову, Белова. Теперь работаете как живописец. Как произошел переход от графики к живописи? Не занимаетесь ли вы и теперь книжной иллюстрацией?
От графики к живописи я перешел естественно. В Ярославском училище я заканчивал живописный факультет, учился вместе с Александром Савиным. В институте мы тоже занимались живописью, просто я потом выбрал книжную иллюстрацию. Нашим преподавателем был интересный, замечательный педагог Борис Александрович Дехтерев – главный художник издательства «Детская литература». У него я и учился классической иллюстрации. Он научил нас, прежде всего, читать внимательно книги. Ведь книгу ты должен не просто прочитать, но прочитать именно как художник-иллюстратор. Герой может появиться на первых страницах, а его описание – где-то в следующей главе, но художник уже в самом начале должен знать, какое у персонажа лицо, волосы, глаза.
Очень сложно иллюстрировать поэзию. Для нее можно только создать зрительный ряд, который не раздражал бы читателя, а помогал проникнуться тем или иным настроением. И совсем по-другому, более конкретно, надо иллюстрировать детскую книгу.
Хотя, в принципе, художник рисует то, что хочет. Главное, чтобы ему самому это нравилось.
Значит, вам больше нравится заниматься живописью?
Сейчас да. Последней книгой, которую я иллюстрировал, была «Крамола» Сергея Алексеева. Тогда я нарисовал тридцать две полосные иллюстрации, там были и батальные сцены. Автор приходил ко мне, смотрел, что я делаю. Это было лет пятнадцать назад, во время открытия первых частных издательств. Деньги за работу издательство заплатило, но книга вышла без иллюстраций. Я до сих пор не знаю, какова их судьба. Вот и прекратил заниматься иллюстрацией, а то полгода работаешь, а результата нет.
То есть, можно сказать, что пятнадцать лет назад вы решили полностью себя посвятить живописи. А с чего вы начинали, какой жанр вам был ближе?
Просто взял и нарисовал первую большую картину «Говорит Вологда. Доброе утро, товарищи». Я тогда был стипендиатом Союза художников, и меня послали на пленэр в Польшу. Там мне подарили акриловые краски, здесь их еще никто и не знал. Я приехал и нарисовал картину.
Получается, вы с самого начала заявили о себе ярко, масштабно и необычно. Но у вас в мастерской есть и пейзажи, и натюрморты, и портреты – более камерные жанры вас тоже привлекают. А в мировом искусстве есть ли у вас какие-то ориентиры, особо значимые имена?
Творчество классиков, конечно же. Мне вообще нравится эпоха Возрождения, Средневековое искусство, очень люблю Боттичелли. Однажды был в Италии и увидел там, в Турине, замечательную работу этого художника. Недавно в Москве была совместная выставка Италии и России, и там тоже было несколько прекрасных картин Боттичелли. Смотришь и радуешься, какие замечательные художники были. Нам до них, как до неба.
Он вам, наверное, и как графику близок…
У него абсолютно гениальная линия. Например, в великолепных иллюстрациях к Данте.
Вологодскому зрителю вы стали известны как живописец, работами философского, символического характера. Как вы сами могли бы охарактеризовать этот жанр?
Хотелось бы, чтобы это были философские картины, насколько это возможно. Художник размышляет о жизни, когда рисует, а уж насколько это получается… Многое идет от интуиции, жизненного опыта, отношения к происходящему.
Эти работы в основном социально окрашены.
Именно это я и рисовал тогда. Было время перелома, перехода страны из одной системы в другую. Были маленькие дети, и волновало, что дальше будет с ними.
Вы долго оставались в этой теме? Чем обусловлен ваш переход к античности, к образам древнего мира?
В какой-то момент понимаешь, что от твоих картин ничего не зависит, ничего не меняется. Вот и уходишь в прошлое искусства, начинаешь изучать античность и любоваться ею.
Это служит для вас поддержкой в искусстве, в жизни?
Я никакой миссионерской идеи не несу и уже просто ищу пластические формы, которые меня интересуют.
У вас тяготение к большим форматам…
Я легче себя чувствую в большом формате.
Как рождаются ваши работы? Приходит какая-то молниеносная идея или это долгий путь размышлений? Вот хотя бы хорошо известная вологжанам картина «Зимний Никола» – как все эти объекты удалось совместить воедино и гармонизировать? Это работа с эскизами или озарение?
У меня все картины – импровизации, эскизов я почти не делаю. Не хочу сказать, что все получается легко. Конечно, художник думает над картиной, размышляет над композицией, которая развивается: одна деталь «тащит» за собой другую. А работа «Зимний Никола» родилась так. Я стоял в очень красивом бескрайнем поле в Тарноге и думал о том, что там была деревня, где жила моя мама, и что теперь этой деревни нет. В это время вышла книга «Лад» Василия Белова, одно из изданий я иллюстрировал в «Северо-Западном издательстве», так что творчество Белова на меня тоже повлияло. Он очень мне нравится как писатель, особенно – его первый том «Канунов». Чувствуешь, что в жизни, которая там описана, скрываются мои корни. В работе «Зимний Никола» – пейзаж, к которому привык наш глаз. Он, наверное, будет безразличен человеку, который живет на юге. Наш пейзаж ему ни о чем не говорит, так что эта картина, скажем так, местная, для нас, для северных людей.
У вас все картины многослойные, философские. Как влияет на вашу философию чтение, есть ли у вас любимые авторы?
О Николае I говорили, что он мало читал, но любил общаться с умными собеседниками. Я вообще немного читал, но читал внимательно. Достоевский мне очень нравился – «Идиот», «Братья Карамазовы» и ранние рассказы Я не понимал, почему его считают сложным. Мне он показался простым, может быть, потому, что я его иллюстрировал во время учебы в институте. А когда иллюстрируешь, подробно изучаешь биографию автора, входишь в тему. И писатели открываются, становятся понятными.
Получается, у вас в творчестве несколько периодов – социально-философский, период увлечения образами древней культуры. А сейчас вы в каком периоде находитесь?
Во всех сразу. Говорят, был период такой-то, такой-то. А мне кажется, что искусство, если оно появилось, то раз и навсегда осталось. Если сохранился предмет искусства, то он абсолютно так же действует на современного человека, как и много столетий назад. Просто сейчас современный художник находится в более сложной ситуации, чем, допустим, художник древнеегипетский. У древнеегипетского художника был более цельный мир. Все вокруг него писали одинаково. От мастера к мастеру передавалась традиция. Художники отражали цельную идеологию, религиозные понятия. А современный художник живет в ситуации переизбытка информации. В Интернете сейчас можно найти любые сведения о любой эпохе. Современный художник, с одной стороны, более грамотен, а с другой стороны – менее целен. И ему сложнее оставаться цельной творческой личностью. К тому же, как актеру нельзя играть в пустом зале, так и художнику важно найти адресат своего искусства. Вот в церковной живописи все понятно: она отражает конкретные традиции православия или католицизма, создается для верующих людей, то есть имеет адресат. А светский художник рисует непонятно для кого. Но искусство – часть времени, и художник должен находиться в этом времени и вести диалог со зрителем.
Вы думаете о зрителе, когда работаете?
Перед тем как начать работать – думаю, а когда работаю, думаю непосредственно о картине.
Вы много ездите, выставлялись в других странах. Есть какая-то разница в восприятии искусства зрителем и критикой у нас и за рубежом?
Я был в Америке, в Лос-Анджелесе. Там мои картины не были интересны. В галерее они провисели около года, и почти все ко мне вернулись. Может, они кому-то и были нужны, но те люди их не видели. Там, главным образом, частные галереи, в них просто так не заходят. Есть менеджер, есть дизайнер, который отвечает за интерьер дома, и он решает, подойдет ли данная работа к конкретному интерьеру. Он смотрит сайты галерей и ищет картину. Если ему что-то понравилось, он звонит в галерею и приобретает это. Даже владелец особняка, если ему понравится какая-то картина, сам ее не приобретет, а отправит своего специалиста оценить ее. Они считают, что специалист должен отвечать за то, что висит в доме. Вдруг гости придут на вечеринку и у кого-то работа религиозные чувства оскорбит, или кто-то скажет, что картина не представляет никакой ценности… В 1993 году был в Германии, в Европе в последнее время только в Норвегии.
Есть на Западе интерес к нашему искусству?
Поначалу был большой интерес: приехали художники из замкнутой страны. А потом как-то резко они перенасытились.
То есть нам уже надо доказывать свою «интересность»?
Никому ничего не надо доказывать. Надо просто жить, как хочется, и меньше смотреть на других.
А в Москве?
Нынешняя Москва – это уже не тот город, где я учился 20 лет назад. Появилось очень много богатых людей и богатых галерей, но это все закрытые «тусовки». Чтобы там как-то процветать, надо найти гармонию с Москвой. Если это не получается, лучше там не жить.
Вы остаетесь вологодским художником?
Конечно, да. Абсолютно.
Вы пишете в основном маслом?
И акрилом пишу, и маслом. Какие есть краски, такими и пишу.
У Вас есть тяга к экспериментам? В работе «Лествица» вырезан кусок холста, вставлена икона. На это нужно иметь определенную смелость.
Эксперимент – это штука такая: захотелось – надо делать. Если бы сейчас писал, я бы уже, наверное, не стал ничего там вырезать. Если не сделаешь сразу, потом уже не сделаешь никогда.
А сейчас вы тоже экспериментируете? Над чем вы работаете, что вас увлекает? У вас в мастерской такие яркие, орнаментальные работы с элементами пиктографии…
Ни о чем рисовать невозможно, все равно это будет о чем-то. Если даже просто по холсту краску размазываешь, это тоже должно к чему-то привести. У меня, скажем, плохой музыкальный слух. А в пластике хочется изобразить некую музыку, совместить древнее и современное. Как это сделать, я и сам часто не знаю…
Получается, что первыми своими работами вы хотели что-то объяснить зрителю, затем показывали образы древнего мира, а теперь…
А теперь я у зрителя хочу спросить, что он думает.
На последней выставке в галерее «Красный Мост» Ваши работы на античные темы были выдержаны в довольно строгой цветовой гамме, а ваши последние картины – настоящий праздник цвета. Если их увидеть не у вас в мастерской и без подписи, определить принадлежность картин было бы сложно.
Ну и замечательно. Надо меняться. Выросло новое поколение, надо разговаривать с молодежью.
Ольга Реброва
