Архив номеров
Творческий путь художницы Веры Добрынинской начался в 1984 году, когда будущая мастерица пришла в студию «Вологодские росписи». Она изучила глубоковскую, свободно-кистевую и другие виды росписей, а со временем выработала уникальный авторский стиль. В ее произведениях легко узнаваемы уголки уютного родного города и его добродушные жители.
Юлия Шутова
Творческий путь художницы Веры Добрынинской начался в 1984 году, когда будущая мастерица пришла в студию «Вологодские росписи». Под чутким руководством Ангелины Глебовой и Надежды Путиловой она изучила глубоковскую и свободно-кистевую росписи и продолжила самостоятельно осваивать другие виды, выработав со временем уникальный авторский стиль. В ее произведениях легко узнаваемы уголки уютного родного города и его добродушные жители.
Вера Александровна, как сложился тот самый неповторимый «добрынинский» стиль? Расскажите немного о вашем становлении как художника.
У меня нет художественного образования – я отучилась год в студии «Вологодские росписи» в середине 1980-х и сразу же стала там преподавать. Сколько себя помню, мне все время хотелось рисовать, я все время страдала, что не умею рисовать, что в детстве меня не отдали в художественную школу. Эти мои «страдания» в конце концов и пресек муж, отправив меня в студию. Интерес к изучению росписей рос, и остановилась я не на «цветочках-листочках», а на сюжете – стала самостоятельно осваивать сюжетные росписи: городецкую, украинскую, а потом меня «зацепил» лубок. Он очень интересен и откликается – часто с некоторым сарказмом и с юмором – на события, которые происходят в обществе.
Он очень прост для восприятия, да?
Он так и назывался – простовик – и отражал исторические и фольклорные сюжеты. Меня привлекло разнообразие лубочных картинок. И из всего этого: городецкой, украинской, северодвинской, борецкой, пермогорской росписей, а потом и лубка – и вырабатывался собственный почерк. Знания нужно было синтезировать, и этот синтез дал в итоге «добрынинский стиль».
На вашей персональной выставке Ангелина Глебова назвала ваши произведения энциклопедией народной жизни. Как формировались серии работ на народную тематику?
Это было предопределено, я считаю. Я занималась народным искусством, и мои сюжеты вырастали из народной жизни... Возьмем, например, росписи Северной Двины (пермогорские) – это как раз энциклопедия крестьянского быта, мы можем там увидеть и труд на земле, и праздники, и ремесла. Или берем городецкую роспись – там много бытовых сцен: посещение храма, катания-гуляния, чаепития и трапезы.
У вас много работ, посвященных Вологде в разные исторические эпохи. Как формировалась серия «Мой город»?
С подачи Снежаны Малашиной, художественного руководителя центра ремесел «Резной палисад»: центр подготовил к изданию календарь и открытки с моими работами о Вологде. Но тема родного города мне и до этого была интересна. Я хотела реконструировать Вологду, представить, какой она была в XX и XIX веках – обычно дальше не заглядываю. ХХ век – это мое детство, времена моей мамы, бабушки, – и они мне интересны. Сама я коренная вологжанка: мама из-под Грязовца, папа – уроженец Вологды, а бабушка моя – «мещанка с Пошехонки» (так было записано в ее данных, когда она училась в Вологодском епархиальном училище).
Как возникают идеи этих картин – в процессе прогулок? в ходе изучении каких-то книг, фотографий?
Я водила и до сих пор иногда вожу экскурсии по городу и знаю его достаточно хорошо. Профессионально я этим не занималась, но мне часто приходилось показывать город приезжим коллегам мужа. Это были 1990-е годы, когда краеведческой литературы толком не было, сведения о Вологде приходилось буквально собирать по крупицам. Моя экскурсия называлась «Вологда историческая»: от прихода Герасима, который, по преданию, является основателем нашего города, до революции. Я показывала места, связанные с разными историческими событиями, рассказывала сложившиеся легенды. И вот в какой-то момент мне захотелось город запечатлеть. Кроме того, у нас в семье сохранилось много фотографий – у моей бабушки Александры Григорьевны были обширные альбомы, и я в детстве часто их листала. Не знаю, как у других художников, а у меня так: если тема появилась и образы «созрели» в воображении, они будут беспокоить, пока их не «выпустишь» на бумагу.
Каким темам посвящены у вас серии работ?
Это работы о Вологде, ее архитектуре и истории. Есть серия «Путешествия», ведь я много где побывала: рисовала Казань, Владимир, Суздаль, Плёс, а также зарубежные города – Париж, например. Есть серия «Крестьянские дети». Давно начала рисовать подруг. Есть серия «Народные праздники», а куда же без этого? Внутри этого цикла и северная свадьба, и Масленичная неделя. Есть «Милашины сказки», работы, связанные с местными легендами и мифами.
Чем вас привлекают сказочные сюжеты?
Это идет от профессии – изначально я воспитатель детского сада, отработала там 15 лет, конечно, это наложило отпечаток на творчество. Потом преподавала рисование в начальной школе, предлагала детям делать иллюстрации к сказкам и сюжеты к народному календарю – это куда интереснее, чем рисовать серп и молот. Так что эти сюжеты диктует жизнь, профессия.
Ваш интерес к фольклору возник именно благодаря занятиям в студии «Вологодские росписи»?
Студия практически дала мне полное образование. Сначала нам читали многочисленные лекции по разным предметам, водили на экскурсии, потом возник и собственный интерес к традиционной культуре.
Но одно дело получать знания, а другое – прочувствовать и искренне увлечься...
Должен быть определенный склад характера. Моя группа в студии занимается по программе «Народная сюжетная картинка». В начале года ко мне приходит человек двадцать, а к концу – хорошо, если пять остается. И кто остался – это как раз те, кто увлекся, тем более что я, как опытный учитель, понимаю, насколько важно создать эмоциональное напряжение. Необходима и правильная последовательность обучения – от простого к сложному, это также позволяет не отбить охоту. Бывает, мне говорят: «У меня, как у вас, не получается, и поэтому до свидания». Я объясняю, что мне не нужно «как у меня» – мне нужно «как у вас», чтобы ваши работы были не похожи ни на что остальное. Те, кто остается в студии после первых занятий, уже знают, чтó хотят получить в результате нашей совместной деятельности.
В чем уникальность студии «Вологодские росписи»?
Студия уникальна буквально во всем. Она интерактивная, мы работаем с подлинниками, и человек, который не обладает навыками, чтобы сразу правильно скопировать вещь, может сидеть и просто рассматривать музейные экспонаты – это потом «отзовется» в его собственных работах. Я когда-то делала также: могла десять раз подойти к одной и той же прялке и каждый раз найти в ней что-то новое – сочетание цветов, отдельный мазок. Так обретаешь насмотренность. Уникально и то, что студия существует уже 36 лет, и поток желающих обучаться только растет. Студия развивается: возникают новые группы, которые ведут ее бывшие ученики, ставшие мастерами.
Ваши работы вызывают ощущение радости, оптимизма. Вы считаете, что художник должен дарить зрителю именно положительные эмоции, насыщать его добрыми впечатлениями?
Именно так я и считаю. Возможно, это потому, что мы живем в непростое время, к тому же я отчасти меланхолик, а жизнь меланхолика – это темная комната, полная опасностей и страхов. И я хочу видеть вокруг себя только позитивное и рисовать позитивно. Мой любимый художник – Борис Кустодиев, а вы знаете, что последние годы жизни он провел в инвалидном кресле. Чтобы он мог взять кисть и начать писать, медсестра ему два-три часа массировала руки. Это были революционные годы, холодно и голодно, а жил он на Петроградке, куда не ходил никакой транспорт. И к этому больному, умирающему человеку через весь город тянулись люди, чтобы он их взбодрил, чтобы они могли посмотреть на его работы и продолжать жить в эти трудные времена. Он никогда не писал ничего мрачного – всё яркое, праздничное!
Ваши герои выглядят озорными...
Есть немножко. Но знаете, откуда это идет? От неумения нарисовать по-другому. Мне кажется, что передать радость, оптимизм и хорошее настроение мне легче, для других состояний нужно больше навыка. А как я уже говорила, я не профессиональный художник.
У вас есть любимая цветовая гамма?
Думаю, ее можно угадать по моим работам. Это цвета земли, осени, разные оттенки охры. Моя бы воля – рисовала бы только в этих тонах, потому что я их лучше чувствую. Есть и еще один нюанс: зима у меня получается лучше лета, да она мне больше и нравится. А вот с зелеными оттенками я порой не могу справиться, сделать так, чтобы они выглядели побогаче, чтобы переходы были естественными…
Ваша страсть к обилию деталей в картинках связана с лубочной манерой письма?
Да, это всё от лубка. На самом деле на картинах деталей намного меньше, чем в моей голове. Но когда начинаю рисовать, мне становится лень прорабатывать эти мелочи... Самое интересное – это придумать сюжет, наполнить работу историями, включить в нее побольше персонажей и повествовательных линий.
Сотрудник музея-заповедника Елена Лубенцова однажды сказала, что вологодские росписи под стать северному характеру: спокойные и глубокие. Как бы вы охарактеризовали «колорит» северной земли?
Безусловно, росписи отражают не только характер жителей края, но и характер его природы. Сейчас, например, мне очень нравится африканская живопись тинга-тинга, я знакомлю с нею и своих студийцев. Там цветовые контрасты и пластика совершенно отличны от наших: сразу понятно, что это юг. Если у нас сочетание белого с красным, то у них – красного с черным, и в целом цвета более резкие. Очень гиперболизированная пластика: например, у жирафа шея не просто длинная, а свернутая в калач. Мы тоже пользуемся этим приемом – преувеличением – он, кстати, идет от лубка. Мы акцентируем нашу «северность» и с помощью цвета, и с помощью пластики: движения плавные, цвета очень глубокие и сложные. У нас мастера не работали открытым цветом – их краски составлены из многих тонов, они немножко приглушенные. И эта глуховатость – вовсе не недостаток, наоборот, в этом уникальность наших росписей. Очень много сочетаний с белым – это дает светоносность. Я все время говорю ученикам: возьмите московскую школу и фрески Дионисия. Первая – яркая, почти плакатная, а фрески – спокойные, нежные, нет никаких бурных всплесков цвета. Наши росписи скромнее, чем, например, городецкие и украинские. Там пышные букеты, а у нас – сдержанно – два-три цветочка. Оно и понятно – север.
Расскажите о своем участии в проекте музея «Семёнково» «Дорогами грифонов и райских кущ»
Это очень интересный и сложный проект. Участвовать в нем было волнительно, потому что все мы понимали, насколько это значимое событие. Когда в 1980-х мы начинали восстанавливать вологодские росписи, то не чаяли, что они могут быть так же популярны, как городец, хохлома или гжель – они были как будто потеряны. Так же ситуация обстояла с традиционным костюмом: помню, в конце 1980-х мне сшили первую русскую рубаху, и на Троицу мы компанией вышли в народных костюмах – на нас смотрели с удивлением и недоумением. А теперь ведь это совершенно естественно, что на праздниках и фестивалях люди надевают национальные северные костюмы. И это никого не удивляет. То же самое и с росписями: мы возрождали их, но даже думать не могли, что когда-нибудь появится такой масштабный проект «Дорогами грифонов и райских кущ», который позволит сделать не просто шаг вперед, а большой рывок в продвижении и популяризации наших росписей.
Моя работа заключалась в том, чтобы расписать восемь сундуков, которые должны были, как мозаика, составить единый сюжет. На каждом сундуке – один мифологический персонаж: конь лев, полкан, сирин, алконост, грифон… Когда составляешь сундуки все вместе, получается могучее сказочное древо: в самом верху грифон, внизу лев с единорогом. Нужно было расписать и боковые стенки сундуков, оформить всё так, чтобы было зрелищно, красиво. Вообще все вещи, которые были созданы: вертеп, наполнение сундуков, игры, карта, сувениры – потрясающей красоты. Я горжусь тем, что участвовала в этом проекте.
В рамках последнего проекта студии «Красные кони, желтые львы», реализованного на средства гранта, вы работали с людьми пенсионного возраста. Расскажите об этом опыте.
Бóльшая часть этих людей никакого отношения к живописи и вообще к искусству никогда не имела, но, видимо, желание творить жило в них всегда. Они очень старательны, и то, с каким энтузиазмом они создают свои наивные искренние работы, меня просто потрясало.
Вообще интересно, что очень многие после учебы в студии «Вологодские росписи» поменяли свою профессиональную судьбу. Например, я, когда пришла заниматься, работала воспитателем в детском саду. После студии без всякого специального образования, с Сокольским педучилищем за плечами, стала преподавать рисование в школе и стала учителем высшей категории, почетным работником образования. Моя подруга, когда пришла ко мне учиться, была инженером на оптико-механическом заводе, а теперь она художник по костюму, живет в Петербурге, состоит в Союзе художников. Надежда Поливина, тоже воспитатель детского сада, стала кукольницей. Наталья Новосёлова – экономист – в итоге серьезно занялась фотографией. Получается, что студия направила всех нас на творческую стезю. Конечно, элемент творчества есть в любой работе, но показательно, что после занятий у нас люди часто кардинально меняют направление своей деятельности, уходят от профессии, которую получили в вузе или училище.
Может быть, это связано и с тем, что в момент поступления не всегда осознаешь до конца, кем ты хочешь быть в профессиональном плане?
Возможно. Часто бывает и так, что за детей выбирают профессию мамы, папы, учителя, думая в том числе об их финансовом благополучии. А о нем трудно говорить, если человек после школы выбирает художественное училище. Как он потом устроится? Художник может раскрыть свой талант, найти способ самовыражения, но будет ли это востребовано и принесет ли ему достаток?.. К сожалению, сейчас успешность чаще ассоциируется с богатством, а не с тем, что человек талантлив и создает что-то уникальное.
.jpg)
Как часто вы принимаете участие в фестивальных и конкурсных проектах?
Я не очень люблю это. Часто бывала в жюри, знаю эту «кухню» и понимаю, насколько судьи порой необъективны. Конечно, стараешься давать оценку работам, исходя из критериев, определенных правилами, но в любом случае ты делаешь это со своей точки зрения, исходя из собственного понимания сути ремесла, руководствуясь своим вкусом. Другой член жюри те же работы оценит по-своему. И есть еще такой момент: например, на фестивале «Голос ремесел» я вижу работы приезжих коллег и наших, вологодских, которых я хорошо знаю. И я невольно симпатизирую именно им! Они всё равно нравятся мне больше, вот что ты будешь делать?! И как я могу быть в жюри?..
Нужно быть очень самодостаточным, чтобы участвовать в конкурсных проектах. Ведь никогда не знаешь, на что рассчитывать, когда представляешь работу на конкурс, а ведь она – твое детище. Нельзя сомневаться в том, что ты всё равно дорого стоишь, даже если никакого места не занял. Я знаю многих талантливых мастеров, которые год из года выставляют очень хорошие работы, но ничего не выигрывают. Так легко «уронить» самооценку, опустить руки… Просто надо понимать, что у каждого мастера и художника есть свой зритель и ценитель.
Помимо росписей, вы увлекаетесь еще валянием, созданием украшений...
Ну а как не повалять?! То юбку захочешь, то муфточку, то детское что-то надо. Физически это очень сложно и отнимает много времени, потому что я слабая женщина со слабыми руками, а машину не использую. Когда руки устают, так сразу Никиту Кожемяку вспоминаю – это какие ж надо мышцы, чтобы кожу рвать!
Бывает, хочется срочно что-то вышить. Сейчас в моде повязки, и я их бисером вышиваю, стразами. Однажды захотелось вышить старинный кокошник – вышила несколько, сразу по людям разошлись. Потом захотелось попробовать технику сажения по бели – необыкновенно интересный способ украшения ткани. Ждут своего часа текстильные куклы – 10 голов у меня есть, а туловищ нет. Текстильная скульптура очень долговременная работа, быстро ее не сделаешь, а времени на все задумки не хватает.
Вас привыкли видеть в тюрбане и каком-нибудь красочном платье. Как сформировался ваш имидж?
Всё идет от внешности, традиций и жизненных реалий. Вот, например, надеваю я платье в народном стиле – разве к нему подойдет короткая стрижка? Смотрю в зеркало, и она диссонирует с платьем. В народной культуре женщина всегда прятала волосы, поэтому и я делаю тюрбан – он мне идет. Шарфиков у меня уже штук 70, к каждому наряду можно что-то подобрать.
В чем вы видите важность традиционных ремесел и промыслов для современного человека? Как происходит их популяризация?
Это очень важный вопрос, мы даже проводили семинар на эту тему. Действительно, почти все вещи, на которых есть наши росписи, сегодня «ушли» в музей. Сейчас не пользуются прялками и сундуками, не расписывают стены дома. А ведь место для росписей в нашей жизни найти нетрудно. Вспомним, например, олимпийское одеяло, изготовленное нашими мастерицами в 2014 году, – рисунок на нем состоял из элементов северных росписей. Отличная идея! Есть тенденция оформлять загородные дома и дачи в традиционном стиле, начиная с дизайна и заканчивая домашней утварью. Традиционная роспись живет и в сувенирной продукции. Мы пробовали расписывать и телефоны, и ноутбуки, и сумочки, и ткани. Может, кто-то подхватит наши идеи и внедрит их в широкое производство. Например, недавно студия Малиновского выпустила блокноты, платки, кружки с нашими росписями, в сувенирной лавке «Резного палисада» также много уникальных авторских вещей. И хотя вопрос адаптации традиционной живописной культуры к современной жизни стоит довольно остро, думаю, на него можно найти положительный ответ.