Татьяна Ватсон: «Мои дети не говорят по-русски, но любят Покровское»

2017 Зима

Елена Легчанова

Наш разговор с внучкой последнего владельца усадьбы Покровское происходил около полугода назад, в один из последних теплых дней на исходе лета, которое Татьяна Ватсон по традиции проводила на родине предков по материнской линии. Больше двадцати лет назад австралийская подданная впервые приехала в родовое имение Брянчаниновых под Вологдой, спустя какое-то время она купила себе домик с окнами на усадьбу и с тех пор живет здесь почти каждое лето. Татьяна Ватсон не просто созерцает красоту русской природы и наслаждается видами бывшего дворянского гнезда – ее «приусадебная» жизнь наполнена непрерывной деятельностью: встречами с посетителями, чиновниками, духовными лицами, журналистами, заботой о сохранении усадьбы. Она не устает «тревожить государство», по ее собственному выражению: приходит на прием к губернатору и убеждает его в необходимости очередных ремонтных работ – ведь исторический памятник нуждается в постоянном уходе. На вопрос,  не смущается ли она на встречах с главой региона, она с достоинством отвечает: «О, нет, конечно. В нашем роду все были губернаторами».

Для тех, кто нечаянно встретит ее на аллеях парка, она проводит экскурсии по Покровскому – узнав, что перед ними праправнучатая племянница святителя Игнатия (Брянчанинова), гости усадьбы часто просят ее об этом. Ее русская речь, несмотря на погрешности в произношении и слова, употребленные не совсем правильно, – образец классической русской речи, с обилием книжных слов и оборотов: ведь русскому языку ее обучали потомки древних дворянских родов Брянчаниновых и Татищевых. Как говорил герой булгаковского романа, «кровь – великое дело», и пример Татьяны Ватсон  – яркое тому подтверждение: столько внутреннего достоинства в ее осанке, столько простоты и открытости в ее обращении с людьми.

Татьяна Александровна, ваши дед и бабушка (Владимир и Софья Брянчаниновы) – последние владельцы усадьбы Покровское, бежавшие из России после революции. Но в вашем отношении к прошлому уже нет горечи утраты Родины, свойственной первому поколению «бывших». Три поколения эмиграции ее перемололи?

Да, конечно. Горечи нет, но Россию я люблю как вторую Родину. Бабушка с дедушкой столько рассказывали мне про нее, про свою молодость, про Покровское… Они познакомились на царском балу в Петербурге и прожили вместе больше 60 лет. То, что их семья уцелела в революцию – чудо. В 1917 году в усадьбу должны были прийти большевики и арестовать дедушку, но крестьяне хорошо к нему относились и предупредили его об этом, сказали, чтобы он уезжал. Они приготовили ему большой чемодан с едой и проводили на поезд в Москву. Дедушка успел взять с собой только самое ценное: старые семейные фотографии и книгу Георгия Лукомского «Вологда в ее старине». В этой книге были и фотографии усадьбы Покровское – именно по ним я потом могла ее представлять. Это издание хранится у меня до сих пор.

Дедушка уезжал из России отдельно от бабушки с дочерьми (матерью Т. Ватсон, которой было 11 лет, и ее сестрой 12-ти лет – прим. ред.): он боялся, что если его схватят, то могут расстрелять на глазах у детей.

А ваши дедушка и бабушка потом, за границей, говорили о том, что хотели бы вернуться?

Да, особенно дедушка. Он до последнего своего дня надеялся, что вернется. Но не удалось. Он умер в 1963 году, тогда еще был коммунизм. Получается, он вернулся уже после смерти – в 2006 году мы перевезли его останки из Франции и похоронили на территории усадьбы. А бабушку, увы, я не смогла привезти: я долго не была на их могилах во Франции, а там так заведено, что если больше 10 лет родственники не платят за место на кладбище, то останки переносят в коммунальный гроб. С бабушкиной могилой так и произошло. А дедушку я все-таки нашла и перевезла в Россию. Его торжественно похоронили в Покровском, там, где покоились и другие Брянчаниновы, рядом с церковью. Знаете, в 1930-х годах это кладбище было разорено. Но надгробия были такими большими, что с ними не смогли ничего сделать, хоть и пытались разбить. Надгробие матери святителя Игнатия, Софии Афанасьевны, мы нашли под землей: увидели торчащий кусок камня и откопали весь памятник. Многие могилы, конечно, утрачены. Потом, в советское время в усадьбе был туберкулезный санаторий – кого-то из умерших в больнице хоронили тут же. Рассказывали, что часто, приготовляя могилу, находили останки похороненных здесь прежде владельцев усадьбы.

Я тоже написала завещание: если я умру здесь, в Покровском, то пусть меня похоронят здесь же, рядом с предками, с дедушкой. Ну а если это случится в Австралии, то я буду похоронена рядом с моими родителями и мужем.

За границей ваша семья жила сначала в Чехии, потом в Австрии,  потом вы с родителями переехали в Австралию. Мама у вас русская, папа – чех. А вы себя кем ощущаете? русской? чешкой? австралийкой?

Я всегда говорю: когда я в России, у меня русская душа, а когда я в Австралии – я австралийка. Я даже думаю в России – на русском, а в Австралии – на английском.

А сколько языков вообще вы знаете?

Всего четыре: русский, чешский, английский, немецкий. По-чешски мы говорили с родителями, так как папа не знал русского. Когда я маленькая начала говорить, то заговорила сразу на смеси трех языков. Сейчас я, как мне кажется, почти забыла чешский, так как не с кем на нем общаться. Бабушка учила меня английскому – и благодаря ей я его знаю, а дедушка должен был учить меня французскому. Но так как он был очень милый, то когда я искала предлоги, чтобы не заниматься, он говорил: «Ну хорошо, в следующий раз, Танюша».  В итоге эти «следующие разы» привели к тому, что французского я не знаю.

Иногда у меня в голове происходит путаница с языками. К примеру, здесь, в Покровском, ко мне однажды пришла учительница английского языка и попросила поговорить с ней по-английски. Но, может, из-за того, что я здесь все время говорю и думаю по-русски, со мной вдруг что-то случилось: я начала говорить на английском вперемешку с немецким. Говорю и сама думаю: «О, боже!..» А она на меня так внимательно смотрит и говорит: «А как долго вы уже живете в Австралии?..» Я говорю: «С 1950 года». Она, наверное, про себя подумала: «Столько лет живет, и еще не научилась английскому!..» (улыбается).

Австралия для русских – это экзотика, «край земли». Как ваша семья оказалась там?

После отъезда из России бабушка с дедушкой со своими детьми – моей мамой и ее сестрой – жили в Чехии. Там мама и встретила папу – он ухаживал за одной русской девушкой, а мама была ее подругой.  Папа тоже был из хорошей и довольно обеспеченной семьи – у его матери был огромный дом на главной улице Праги. Он познакомился с мамой, влюбился и женился на ней; у них родилась я. А в 1948 году в Чехию пришел коммунизм. Как потомки белых эмигрантов, мы были вынуждены опять уехать – сначала в Австрию, где я стала ходить в немецкую гимназию. А австралийцы в то время очень активно приглашали европейцев, знающих английский язык, переселяться в Австралию – там не хватало рабочих рук, надо было заселять страну. Тогда мама и папа решили ехать в Австралию, рассуждая, что если коммунизм придет на край света (как им тогда виделась Австралия) – тогда уже некуда будет бежать. Бабушка и дедушка не хотели туда ехать – они переехали во Францию, где у нас было много родственников, в том числе семья брата бабушки, который во время Первой мировой войны был послом во Франции.

Когда  мы приехали в Австралию, нас поместили в лагерь для переселенцев. Папа, осмотревшись, заявил, что он здесь не останется, но потом поехал в ближайший городок и нашел себе работу: подметать здание железнодорожного вокзала. Мама устроилась в кухне при больнице. Так вот они начали свою жизнь в Австралии – делали ужасную работу. А потом папа стал директором магазина, где продавалось всё: от мебели до еды. Мама преподавала в университете языки – французский и английский. Мы постепенно обжились, купили участок земли, построили домик, церковь – сначала маленькую и из дешевого строительного материала, а потом (уже мы с мужем) кирпичную во имя святых Петра и Павла.

В вашей семье сохранялись какие-то русские традиции?

В детстве я подолгу жила у бабушки с дедушкой, и по воскресеньям мы с ними всегда ходили к обедне. После этого шли домой и готовили угощение, потому что в два часа у бабушки и дедушки всегда был открытый дом. Туда приходили все знакомые. Многие из этих людей были из высшего чешского общества. Мне надо было приветствовать их, целуя им руку.

Когда я с родителями приехала в Австралию, то тоже пыталась целовать знакомым руку – там этой моей привычке все удивлялись и даже смеялись. В Австралии общество демократичное, там нет понятий знати, высшего общества. Ведь Австралия «началась» с людей, которые были туда сосланы. Там есть теперь богатые люди, но такого вот «общества»  – нет, все одинаковые. 

А как вы познакомились с вашим мужем?

После школы я пошла учиться на медсестру. Дональд тоже там учился; он родом из Англии, был офицером морской службы, но потом решил, что хочет стать стоматолóгом. Мы познакомились на уроках химии. Однажды он подвозил меня домой и спросил, не хочу ли я пойти с ним в кино – я сказала: «Да, почему нет?» Через несколько недель он сказал: «Вы бы не хотели быть моей женой?» И я опять ответила: «Да, почему нет?» Мама, узнав об этом, сначала рассердилась: «Ты что, не знаешь этих моряков – у них в каждом порту жена!» Но потом, когда он пришел и официально попросил моей руки, он им тоже понравился. Дональд захотел, чтобы мы оставались женихом и невестой еще год, чтобы он мог закончить первый курс обучения на стоматолóга. Через год мы повенчались. У нас родилось двое детей, а спустя время – еще двое.

Когда дети были маленькие, мы построили огромный трехэтажный дом в городе Перте. Там было 5 спален, 2 гостиные, столовая. Потом дети выросли, начали работать, обзавелись семьями, и нам с Дональдом этот дом стал ни к чему. Мы решили его продать и переехать в село для престарелых – в Австралии можно купить дом в таком селе после того, как выйдешь на пенсию.

По-русски «село для престарелых» звучит как-то печально…

Нет, в Австралии это такая уютная деревня с двухэтажными домиками. Рядом с домом есть маленький сад, за которым ухаживает садовник, а за домом – цветничок. Там есть социальная служба, где дежурят 24 часа – если вдруг вам плохо, нужно только нажать кнопку и кто-то к вам тут же придет, вызовет скорую или родственников. 

О родственниках – расскажите про ваших детей.

Их у меня четверо. Мой старший сын – Петр, он хирург, и жена у него тоже врач. Их старший сын Тимофей живет в Нью-Йорке и занимается модой – работает на бренд модной одежды «Том Браун»: подготавливает фешн-шоу, закупает материалы и т.д. Он, кстати, два раза приезжал в Покровское. Их младший сын сейчас учится на психиатра.

Дочь Сьюзен была учительницей: она такая типичная учительница, все время говорит, что мне надо делать и что не надо. Она не выходила замуж, потому что, думаю, никакой муж не выдержал бы, чтобы ему все время говорили, что ему можно делать и что нельзя. Она живет одна в своем домике и у нее четыре собачки. Это ее «дети». Из-за этого получается, что я бабушка четырех собачек.

Мой сын Иван – юрист. У него сын Леонид (вообще, его зовут Ли, но я его покрестила его под именем Леонида), он в этом году кончает гимназию и будет поступать в университет.

Самый младший мой сын – Михаил. Он тоже врач, микробиолог-педиатр, а его жена – геронтолог. Получается, у меня в семье пять врачей. У Михаила двое детей – София и Матвей. У Матвея – аутизм; по четвергам я хожу водиться с ним. Он очень много знает, читает энциклопедии, но общаться с ним, конечно, трудно.

Ваши дети говорят по-русски?

Не говорят. Все мне пеняют, почему я не научила их русскому – увы! Я старалась, честно. Но дома говорили по-английски: муж был англичанин и не хотел учить русский, считая его очень сложным. Хотя приезжать в Россию очень любил.

Разница вероисповедания в вашей семье была помехой?

Нет, никогда. Папа был лютеранин, мама – православная, я тоже православная, а мои дети, как и мой муж, – англикане. Почему я так решила? Потому что в Австралии есть очень хорошие англиканские церковные школы, а мне хотелось, чтобы дети были верующими. А православных церковных школ в той части Австралии, где мы живем, совсем нет. И церковь-то была одна – та, которую мы построили сами. А на востоке Австралии много православных церквей – потому что туда раньше приехало много русских эмигрантов из Харбина.

Знаю, что после выхода на пенсию вы стали заниматься благотворительностью.

Да, когда дети выросли, я начала работать в благотворительных обществах. Сначала –  в обществе, которое смотрело за детьми в больнице. Потом меня попросили создать русское благотворительное общество в городе Перте. Мы назвали его «Марфа и Мария», там я проработала 20 лет. Оно помогало русским старикам, а также новоприезжим из России.

Вы и в Покровском активно помогали восстанавливать храм…

Когда я в первый раз посетила Покровское, церковь в усадьбе была – четыре кирпичные стены. Ее нужно было срочно восстанавливать, и я стала помогать. Я верующий православный человек, хожу в церковь, молюсь. Вера вообще мне очень помогла в жизни. Особенно в тот момент, когда я потеряла мужа. Мы путешествовали с ним в Тибете, ему стало плохо в горах и спасти его не смогли… Для меня это было таким ударом, ведь мы жили с ним очень дружно много лет.

Ваши дети были в Покровском?

Да, в Покровском были все дети и внуки (кроме самого младшего, Матвея) – многие не по одному разу. Они очень любят усадьбу.

Но они уже такой связи с Россией, как вы, не чувствуют?

Ну конечно, нет. Я когда сюда приезжаю, все время хожу, тревожу государство – и говорю сама себе: кто будет тревожить государство, когда меня не будет? Вот, к примеру, в этом году ремонтировали фасад усадебного дома – это после моей встречи с губернатором Олегом Александровичем Кувшинниковым, который пообещал выделить на это денег.

А вы помните ваши чувства, когда вы впервые приехали в Покровское?

Да, удивительные чувства. Я сидела перед домом на скамейке и говорила про себя: «Бабушка, дедушка, я приехала в ваше любимое Покровское…» Они ведь так много мне про него рассказывали. И мама с тетей тоже часто вспоминали о своем детстве, проведенном в Покровском. У них, детей, была маленькая каретка с маленькой лошадкой, они в ней ездили...

Сказать бы вашей маме, которая ездила здесь на маленькой карете с лошадкой, что ее дочь будет в этой усадьбе разговаривать с Австралией по мобильному телефону или общаться по скайпу – вот бы она удивилась!..

Да, мир страшно изменился. Между Первой мировой войной и Второй мировой войной – это была одна эпоха, после Второй мировой войны совсем другая. А теперь и вовсе всё изменилось. Помню, когда я первый раз приехала в Россию в 1985 году, меня поразило то, что в разных видах транспорта дети, школьники все ездили с книжками и читали. А теперь все ходят с этими несчастными «игрушками», телефонами.

А вы сами с русской литературой знакомы?

Бабушка мне читала целую русскую литературу. Летом они меня брали отдыхать, и бабушка делала две вещи: она мне читала и заставляла заниматься рукоделием. Она все время говорила: «Нельзя просто так сидеть, надо что-то делать», – и я постоянно обшивала полотенца.

А что из русской литературы вы особенно любите?

Я очень любила «Войну и мир». Много читала Пушкина. У меня дома много русских книг. Еще с детства – бабушка с дедушкой дарили. Меня беспокоит, что будет с этими книгами, когда меня не станет.

А если бы вы, как ваш дедушка, спешно покидали свой дом – какую книжку вы бы взяли с собой?

Вероятно, ту, которая не слишком тяжелая (смеется).

А с какими чувствами вы каждый год уезжаете из Покровского обратно в Австралию?

К сожалению, я старею. Надеюсь, что Бог будет милостив и позволит мне опять вернуться сюда следующим летом. Но, знаете, когда вам 83 года – 36-часовая поездка, смена самолета, поезда и машины – это все-таки непросто. Мне всегда больно уезжать отсюда. Я очень люблю усадьбу, люблю мой магазин – так я называю домик, в котором я живу в Покровском, ведь здесь раньше был магазин. Тут даже мебель осталась из магазина. А кровати и диваны у меня, кстати, сделаны из железных кроватей из санатория, который был в усадьбе. Когда санаторий закрывали, сказали, что мебель забирать не будут и предложили взять, что мне захочется. Я говорю: «Чудно!» И взяла 8 кроватей. В селе был хороший столяр – из двух кроватей он сделал мне диван, остальные кровати стоят по всему дому. Живя в своем домике, я почти каждый вечер топлю русскую печь – много лет назад я научилась это делать. В Вологде прохладно, не то, что в Австралии.

Каким бы вы хотели видеть Покровское в будущем?

Я хотела бы, чтоб оно осталось, как есть – не разрушилось, сохранило свою домашнюю, неповторимую атмосферу старинного дворянского дома. Хочу сказать, что усадьбе очень повезло с Ольгой Викторовной (О.В. Лисенковой – заведующей культурно-просветительским и духовным центром «Усадьба Брянчаниновых» – прим. ред.), она удивительный директор.

Что вы считаете главным делом своей жизни?

Главным делом? Наверное, то, что я всегда помогала другим. И до сих пор стараюсь это делать. Я считаю так: если можешь – помогай.