Николай Смирнов: «Поклон после спектакля для публики более восторженный момент, чем для актеров»

2018 Весна

Юлия Шутова

Николай Смирнов. Фото Театра молодого актераТри года назад режиссер Николай Смирнов представил первый спектакль «Река Оккервиль» в Театре молодого актера. Постановка о том, что мечте иногда лучше оставаться мечтой, как ни парадоксально, стала для него желанным актерским и режиссерским дебютом. Николай Смирнов объясняет, в чем магия рассказа Толстой, рассказывает, что за один телефонный разговор нельзя решиться на поездку в Португалию, но можно договориться поставить спектакль, и, наконец, признается, Симеонов – он это или нет.

Как формировалась твоя эстетика?

Я учился на филологическом факультете Вологодского педагогического университета, у нас был экспериментальный набор – филолог плюс психолог, и это сделало нас разносторонними специалистами. При этом я не могу сказать, что моя эстетика строится на каком-то конкретном имени или театре, мне нравятся разные стили. Я опираюсь во многом на внутренние ощущения. Конечно, читаю я больше классику – всё-таки филфак окончил, любимые писатели – Гоголь, Толстой, Татьяна Толстая.

Однако большая часть спектаклей театра поставлена по пьесам зарубежных авторов…

Да, но выбор спектаклей обусловлен разными обстоятельствами. Первая постановка «Река Оккервиль» создана исключительно моими интересами, чаяниями и переживаниями. А потом нам пришлось оглядываться на другие факторы, в частности, на наличие людей в труппе. Вот хочется нам поставить что-то из русской классики, но нет ни персонажей, ни технических возможностей. Сейчас мы формируем репертуар, стараясь учесть и интересы зрителя, размышляем, что нам поможет заявить о себе, охватить разные группы аудитории.

Подбором музыки для спектакля тоже занимаешься ты?

Да, я это люблю, слушаю много музыки – от поп-исполнителей до классики. Если композиция рождает образы, а по телу бегут мурашки, я понимаю: это то, что нужно. Причем часто музыкальная тема находится в неожиданных «местах». У нас постоянно спрашивают, откуда мы взяли финальную композицию «Реки Оккервиль», но я никому не рассказываю – должна же быть какая-то загадка. Но если бы люди узнали, откуда она, то очень удивились бы. Мы не выкладываем ее в нашу группу, но отгадка есть в самом спектакле. Внимательный зритель ее найдет.

Кто ты в обычной жизни?

Сейчас моей обычной жизнью становится театр, а вообще я учитель литературы. Мне нравится работать с детьми.

Ты помнишь, как возник твой интерес к театру, эта спонтанная мысль: хочу играть?

Дарья Глебова. Фото Театра молодого актераМне кажется, я всегда хотел быть актером, а недавно вспомнил один эпизод из детства, связанный с этим. Это был класс пятый-шестой, и с лагерем мы ездили в Кирилло-Белозерский музей-заповедник. Я заговорил с взрослыми туристами, которые там гуляли, и они спросили меня, кем я хочу быть, когда вырасту. Я ответил: актером. Какой-то мужчина дал мне визитку и сказал, что если я приеду поступать в Москву, то могу ему позвонить. Мои сопровождающие были несколько шокированы. Я так понял, что это был кто-то довольно известный, просто неизвестный в тот момент для меня. Получается, уже тогда я мечтал быть актером.

Я родился в небольшом поселке в Вологодской области, там же учился, и театрального кружка там не было, выбирать было не из чего, и я стал заниматься народными танцами в кружке хореографии. Конечно, выступал каждый год на праздниках вроде Масленицы, Дня села... И только на третьем курсе университета я поступил в студию при Вологодском драматическом театре, занимался там примерно четыре месяца. Это была моя первая попытка профессионального обучения – в 20 лет. Когда я окончил университет, то практически смирился с мыслью, что не стану ни актером, ни режиссером. И в этот момент я оказался в «Чайке», в Театра молодого актера. Это был январь 2013 года. Я и Дарья Глебова, с которой мы и начинали «Театр Оккервиль», стали последними учениками студии под руководством актрисы драмтеатра Натальи Воробьевой. Прошло два года, и от студии ничего не осталось – не было взрослых артистов. Мы с Дашей что-то пробовали, обращались к разным режиссерам. Наталья Воробьева сказала, что нас двое, и ставить что-то бесполезно. Мы помыкались-помыкались, а потом решили, что я могу поставить спектакль сам, и так появилась «Река Оккервиль».

А вообще твой дебют на сцене – это что?

В Театре молодого актера у нас был японский спектакль «Повесть о прекрасной Отикубо», где я играл оруженосца главного героя. Но вообще своим дебютом я считаю «Реку Оккервиль». Это и режиссерский дебют, безусловно, и актерский в чистом виде. Именно этот спектакль показал, что мы не студенческий театр, а нечто большее.

Ты говоришь, что вы работаете в традициях русского психологического театра. Поясни, что имеется в виду.

То, что мы не позиционируем себя как новаторский и авангардный театр, не предлагаем принципиально новой актерской подачи, не пытаемся создать новое прочтение художественного текста. Мы углубляемся в психологизм: ищем логику поступков героев, но не надумываем ее.

Вернемся к созданию «Реки Оккервиль» и собственного театра. Расскажи, как это происходило.

Это было три года назад. Но когда у нас вышла «Река Оккервиль», мы не позиционировали эту постановку как открытие собственного театра. Я прекрасно помню, как это начиналось. Был декабрь 2014 года, мы созвонились с Дашей, и между делом я сказал: я всегда хотел быть режиссером, давай я поставлю спектакль. Она говорит: давай. Казалось, что это разговор, который дальше ни к чему не приведет – что-то запланировали вроде того, что неплохо бы летом в Португалию поехать. Прикинули, сколько времени нужно, решили, что три месяца, а премьеру сыграем в День театра. Позже я разложил работу по месяцам, и мне показалось, что всё реально. Первого января, прямо в Новый год, я сел за текст. В те праздники мы работали: играли детские спектакли, выступали на уличных представлениях, а в перерывах обсуждали «Реку Оккервиль». И через три месяца вышел спектакль. Это первая часть истории.

А дальше… Мы не ожидали, что будет такой эффект, что получится настолько хороший спектакль. Конечно, он не был таким, как сейчас. Сейчас мы сыграли его почти 50 раз – это колоссальный опыт и учеба. Мы выросли и чувствуем это сами. Но и тогда спектакль собрал положительные отзывы. И с этого момента началась вторая часть этой истории – мы стали «строить» театр: думать над организацией театрального процесса, над тем, как продавать билеты. Это, к сожалению, отнимает много сил, особенно в первое время, когда о тебе никто не знает, и ты не можешь добиться элементарных вещей, например, попасть в центральную кассу. У меня был целый год, когда почти каждый мой разговор начинался с фразы: меня зовут Николай, и я представляю Театр молодого актера. Пришлось учиться, так сказать, продавать себя.

Почему первым спектаклем стала именно «Река Оккервиль»? Что такого магического в этом произведении Татьяны Толстой?

Сам рассказ магический. Он со мною очень давно, и я постоянно его перечитывал. Когда у меня был эмоциональный подъем или, наоборот, упадок, я доставал Толстую и читал «Реку Оккервиль». Мы сразу решили, что первым спектаклем театра станет «Река Оккервиль». На первой открытой репетиции к нам подошла художник театра и сказала, что мы взяли интересную тему – мечты. А я тогда впервые осознал, что спектакль, действительно, о мечте. Но думаю, что когда ты распутываешь этот клубок тем и смыслов постепенно, – это лучше, чем когда у тебя изначально есть определенный взгляд на произведение. Тогда ты подчиняешь все уже имеющейся у тебя интерпретации и можешь не заметить что-то не менее важное. А тут мы двигались как бы в полутьме и постепенно осознавали главные темы, акцентировали их.

Расскажи о труппе театра.

Труппа театра – это наша самая большая проблема. У нас много идей и сил, но не хватает профессиональных актеров. Мы не любительский театр и пытаемся транслировать эту мысль. Поэтому наш костяк – это я и прима Дарья Глебова. Мечта у нас уже третья сменилась – Мечты выходят замуж, но на эту роль не так сложно кого-то найти… В «Королеве красоты» у нас играла Наталья Брусенская, бывшая актриса драмтеатра. Сейчас она живет в Москве, мы, конечно, надеемся, что она сможет выбраться в Вологду, и «Королеву красоты» мы еще сыграем. В «Игре на вылет» задействован Анатолий Перевозников – он работал в театре «Раекъ».

Ваше сценическое пространство своеобразно. Это создает проблемы при подготовке спектаклей?

Мы по-разному к нему относились: сначала ненавидели, а сейчас очень любим. Конечно, оно сложное, непросто работать со звуком, поскольку из-за балкона он уходит наверх. Для меня как для режиссера проблему создает столб посередине. В «Реке Оккервиль» это круглое пространство хорошо работает, можно сказать, мы шли именно от него, создав пластинку, на которой живет главный герой. Но именно из-за сценического пространства этот спектакль сложно вывести на фестиваль, постановка требует круглой сцены с балконом.

Поговорим о «Королеве красоты» и «Игре на вылет». Они выполнены совсем в другой стилистике, более динамичные, отчасти провокационные. Ты сознательно выбирал такие неоднозначные постановки?

Это более техничные спектакли для меня как для режиссера. Может быть, актерская игра там интересней, чем в «Реке Оккервиль», но для души я ставил именно ее. Да, «Королева красоты» – наш самый провокационный спектакль, но так получается, что в каждом спектакле мы стараемся сделать что-то необычное. В «Реке Оккервиль» это сцена, где на Симеонова льется поток воды, в «Королеве» – обливание «кипящим маслом», использование грубой лексики, характерной для жанра треш. В «Игре на вылет» мы также подходим к весьма табуированной теме. За «Королеву красоты» возьмется не каждый режиссер, потому что это жесткая неоднозначная пьеса, и поставить ее в театре с уже сформировавшейся аудиторией или с госфинансированием – определенный риск. Но тогда у нас еще не было большой аудитории, мы не тратили ничьи деньги, и мы подумали: почему нет, ведь Мартин Макдонах – один из самых кассовых драматургов. Кроме того, пьеса идеально раскладывалась на актеров.

Что касается «Игры на вылет»… Мы начинали совсем другой спектакль, репетировали, готовились к сезону 2017 года. Но мне не понравилось. Взяли новый текст, дело дошло до репетиций – и тут актриса отказалась играть. «Игра на вылет» в тот момент не была у меня не то что в шорт-листе того, что я бы хотел поставить, – даже в лонг-листе не была. Я знал о ней и думал, что когда-нибудь поработаю с этим текстом. А после двух проколов решил: есть я и Толик, не будем никого искать, сделаем спектакль для двоих – и мы поставили «Игру на вылет».

Побывав в шкуре Эндрю Уайка («Игра на вылет») и Симеонова («Река Оккервиль»), что ты извлек для себя? Какой герой больше ты?

Когда знакомые приходят на спектакль, потом каждый раз от них слышу: главный герой – это ты. Я переспрашиваю: Симеонов – это я? Они говорят, да. А вот Рей – такой грубоватый парень из «Королевы красоты» – это я? Да, говорят, это ты. Ну а Эндрю Уайк – я? И снова да. Но ведь это совершенно разные персонажи! И я понимаю: это значит, что я нормально играю. То есть люди верят, что это для меня органично. Конечно, я в большей степени Симеонов. Но Симеонов – это я образца 2015 года, это мое прошлое состояние, и я думаю, хорошо, что я зафиксировал и засахарил его в «Реке Оккервиль», могу в него окунаться и жить как раньше.

Что для тебя режиссура и что для тебя актерское ремесло? Каково это – иметь полную свободу и при этом знать, что на тебе и полная ответственность?

Ответственность – да, но вообще я самый счастливый актер, в рамках провинциального города точно. Потому что я могу выбирать, что я хочу ставить и играть. Я, конечно, так не делаю (смеется). До недавнего времени я был абсолютно уверен, что я больше режиссер. Театр – это всегда определенный набор типажей, есть там герои-ромео, высокие, молодые, красивые; есть гамлеты, которые живут на надрыве, – пять-семь типажей. И я попадаю в очень ограниченный диапазон тех, кто обычно играет детей и стариков. Каждый раз, когда мы начинаем спектакль, я думаю: ну, это вообще не про меня. Есть в «Королеве красоты» сорокалетний рабочий, и мне казалось, я буду смотреться в этой роли глупо. А со временем увидел, что у меня получается. Сейчас, спустя три года внутритеатральной жизни, я поверил в себя. А что касается режиссуры, то она мне интересна, тут я уверен в себе, и планы у меня большие.

«Река Оккервиль» долго не игралась, и вот в этом году вы возобновили показы. Как происходит возвращение в образ, создание и примерка нового образа?

Про Симеонова я знаю всё от начала до конца, мне не нужно делать ничего особенного, чтобы вернуться в этот образ, это живет во мне на уровне ощущений. Я иду по улице, начинаю проговаривать текст и погружаюсь в него. Мы не играли спектакль год, но текст мне не нужно было повторять.

Если говорить о примерке нового образа, процесс может идти по-разному – зависит от того, насколько далеко от тебя герой. О нем нужно всё знать, ты начинаешь «ковырять» его биографию, если ее нет, то придумывать. С Симеоновым мы много придумывали: кто его родители, откуда он… После этого героя начинаешь оценивать по-другому. Ты ищешь для него пластику: как он будет ходить, сидеть. В любом случае есть то, что ты берешь от самого себя, даже если персонаж – это совсем маленькая часть тебя, и ты никогда не пользуешься этой стороной личности.

А что помогает возвращаться и становиться снова Николаем после игры в других людей?

Вернуться в себя помогает уборка – спектакль заканчивается в 9 вечера, и нам нужно быстро освободить помещение, убрать декорации. Через физический труд ты очень легко возвращаешься в реальность. Поначалу после «Реки Оккервиль» у меня очень болело сердце, я плохо спал. Но это идет от непрофессионализма, когда ты не отделяешь себя от героя. С течением времени я научился отделять себя от сценического образа.

Говорят, актерам нужно постоянное одобрение. Ты согласен с таким утверждением? Расскажи о своем взаимодействии с публикой.

Одобрение, конечно, приятно. Мне кажется, поклон после спектакля для публики более восторженный момент, чем для актеров. Я выхожу на поклон не за любовью, зачастую в этот момент ощущается огромная эмоциональная усталость. А вот когда обсуждаем спектакль, читаем отзывы в группе, то похвалы приятны. Мы редко слышим отрицательные отзывы, но если человек объясняет, что именно ему не понравилось, это меня не обижает. Обижает, если тебя игнорируют сразу, даже не побывав в театре, не узнав, что ты можешь и чего не можешь. Если говорить о взаимодействии, то в «Реке Оккервиль» я работаю непосредственно с залом. А вот в «Игре на вылет» смотреть на зал нельзя. Этот спектакль играется с так называемым эффектом четвертой стены: нет никакого зала – на его месте стена. И если я бросил взгляд на зрителей, значит, я прокололся и не верю в эту четвертую стену. В театре есть и такое понятие, как апарт, когда ты обращаешься непосредственно к зрителю, а герои на сцене твоих слов как бы не слышат. Но я избегаю этого приема – по мне, этот момент заигрывания с залом разрушает спектакль.

Есть ли эпоха в истории российского театра, в которой ты хотел бы оказаться, если бы у тебя была машина времени?

Нет такой эпохи – у меня скорее пространственные предпочтения, нежели временные. Мне нравится театр сейчас. Нечасто удается бывать в столичных театрах, но следить за тем, что там происходит, можно. Из последнего мне понравились «Сказки Пушкина» в Театре наций – меня восхитил этот авангардный спектакль. В январе я побывал на спектакле Юрия Бутусова, который сейчас уже стал культовым режиссером. Пару лет назад осуществил свою мечту и съездил на МХАТовский «Вишневый сад» с Ренатой Литвиновой.

Над чем сейчас работает театр?

У меня есть короткий список того, что я хочу поставить в ближайшее время. В марте мы начнем работу над новой постановкой. Если все будет получаться, то закроем сезон премьерой. Если нет, то начнем с премьеры следующий сезон.