Андрей Камендов: «Спектакль не хочет ничего «объяснять» – он хочет «поговорить»

2020 Весна

Кристина Страмова

Он служил на флоте, подрабатывал дворником, вожатым и Дедом Морозом, пока 16 лет назад не приехал из Сибири в Вологду. Все его истории начинаются неожиданно: «Однажды я разобрал старую велосипедную цепь…» или «Я вдруг понял, что живу не просто в обществе, а в Человейнике…». Неизвестно, какой увлекательный рассказ последует дальше, но узнать продолжение хочется непременно.

За пределами сцены Андрей Камендов, актер вологодского Театра для детей и молодежи, одевается во все яркое – «чтобы было видно» – и колесит по городу на велосипеде. О том, как от первых неудачных ролей он «докатился» до своих собственных постановок в Доме актера, о жизни на сцене, о «механизмах» современного театра и его магических свойствах Андрей рассказывает читателям весенней «Сферы».

Телеграмма из ТЮЗа

После окончания Красноярской государственной академии музыки и театра я успел поработать в Озёрске. Это Челябинск-40, закрытый город, там всё очень строго – въезд и выезд по пропускам. На момент окончания академии я плохо представлял ситуацию в театрах в России, а в Вологде уже работал мой товарищ по академии Эдик Аблавацкий. Когда я учился на первом курсе, а он на четвертом, у нас было принято «обслуживать» старшекурсников: девочки ухаживали за костюмами, мальчики – за монтировкой и декорациями. В общежитии мы с ним жили через дверь. Об Аблавацком как об артисте я уже тогда имел свое мнение и просто подумал: «Ну, не может такой хороший актер работать в плохом театре». В общем, я приехал в Вологду, показался в театре и вернулся обратно в Озёрск, а потом мне пришла телеграмма с вызовом на работу в Театр для детей и молодежи. Это было 16 лет назад.

Первая неудачная роль

Когда в ТЮЗе шел спектакль «В списках не значился», меня попытались ввести на роль одного из защитников-солдат. Но Степан Арамович Зограбян, художник спектакля, сказал Гранатову: «Детей мы убивать не будем». Борис Александрович согласился, и так, собственно, я и не обозначился «в списках» этого спектакля.

Первая моя более или менее серьезная работа – роль Алёшки из «Простой истории любви» – тоже была провальная. Какое-то время я ее не играл, хотя репетировал, но на премьеру и несколько показов в этой роли выходил Виктор Харжавин. А спектакль «Любовь к одному апельсину», наоборот, я оцениваю как успешный для себя. Я играл наивного и добродушного принца Тарталью, и мне очень нравилась эта забавная театрально-карнавальная история.

Почему я решил стать актером?..

Не знаю, мимо шел. Одна моя однокурсница тоже шла мимо, увидела объявление о наборе, съездила домой, взяла ласты и пришла в них на вступительные экзамены – и ее взяли. Сейчас она очень хорошая актриса, кстати.

Я вообще не уверен, что в актерской среде много людей, которые с детства мечтают об этой профессии. То, как я представлял себе свою будущую работу до института и даже в институте, и то, чем она оказалась на самом деле, – это совершенно разные вещи. Если образно, то актер – это «дрессированная собака». Во время репетиции я учусь, набираю условные рефлексы – сам себя «дрессирую» и «дрессируюсь» режиссером. Мои эмоции на сцене зависят от механики, от того, как я сам себя подготовлю. Это может быть цепь личных ассоциаций или сильная эмпатия по отношению к персонажу: я пытаюсь понять его переживания, мысли, чувства и стараюсь следовать за ним, представляя, что он страдает.

К работе я отношусь с большим уважением. Она должна приносить удовольствие, иначе зачем этим заниматься? Бывает, репетирую в любимом ТЮЗе и параллельно занят в спектакле «на стороне» (в Доме актера, например). И получается так, что работаю в режиме нон-стоп: утром в театре, в обед быстро решаю неотложные дела, вечером снова репетирую и поздно вечером – тоже. Главное, чтобы это было интересно. Мне интересно. К тому же, работая на разных театральных площадках города на протяжении долгого времени, я убедился, что вологжане очень театральные. Отрадно, что в городе есть хороший запрос на культуру и высокое искусство.

«О преступлении»

Это первый спектакль, где я был «типа режиссером». Театральная игра по мотивам романа, сон Раскольникова со странными видениями, который мог бы ему присниться. Герой мысленно вновь и вновь возвращается в ту самую квартиру, в которой убитая процентщица вдруг оживает и становится частью его жизни. Сон о неизбежности наказания, о раскаянии и... спасении. Рассказывали эту историю три артиста: я – про Родиона Раскольникова, Анна Терентьева – про Сонечку Мармеладову, а заслуженная артистка России Августа Кленчина, которой уже нет с нами, – про убитую старуху-процентщицу Алену Ивановну.

Августе Савельевне тогда было около 70, всё, что она хотела сыграть – уже сыграла. К этому времени люди обычно успокаиваются. Но меня в ней поразило то, что в своем возрасте она была внутренне моложе большей части молодых артистов, в том числе и меня. Она очень помогала и с инсценировкой, и с воплощением. Совместная работа с нею стала для меня открытием.

Мне вообще не нравится, когда меня называют режиссером – я себя ощущаю, скорее, модератором. Взять вот этот спектакль «О преступлении»: Августа Кленчина, Аня Терентьева, Борис Гранатов, Наталья Петрова-Рудая – каждый из них что-то привнес в эту историю. И кто там режиссер после этого? А я, пока направляю других, очень многое для себя от них же узнаю – это касается и профессии, и жизни.

Мне всегда хотелось поставить кукольный спектакль, и я это сделал

«Страшные приключения Йогана Унферцагта» для детей старшего возраста, которые идут в Доме актера, возникли совершенно случайно. Мы с моим коллегой Толей Макаровским были на гастролях (уж не помню и где), там в «закуточке» для артистов лежали обрывки пьес, и мы «украли» идею из какого-то листочка: нас заинтересовала «Сказка о том, кто ходил страху учиться» братьев Гримм.

Начали работать над спектаклем и ухватились за мысль, что все кукольные персонажи должны быть максимально простыми, вроде случайных предметов, которые валяются на полу. Так, король и принцесса сделаны из малярных кисточек, а старуха – из пивной банки. Причем, в случае со старухой это был некий рассуждательный ход: по сюжету она находится на обочине дороги, поэтому и олицетворять ее должно было что-то гадкое, вызывающее ощущение небрежности и неряшливости, – как пустая банка из-под пива, например.

Кукол и остальной реквизит мы создавали с Толей вручную. Сложности по механике возникли с беснующимися кошками. Нас, рассказчиков, в спектакле всего двое, а кошек много – как управлять ими в четыре руки? За основу мы взяли принцип работы игрушки, в которой фигурки крепятся на гнущуюся палку и могут водить хороводы. Я долго думал, как сделать, чтобы сгиб не провисал. Разобрал старую велосипедную цепь: ее звенья ходят только в одном положении, вверх-вниз не двигаются – на ее основе в итоге и сделали кошек. Кстати, спектакль «Страшные приключения Йогана Унферцагта» мы показывали на фестивале молодой режиссуры «Артмиграция» и попали в десятку лучших из сотни участников.

Вообще, мне очень интересно устройство театра, и механика кукол – тоже. Когда летом на Всероссийском театральном форуме в Вологде проходил мастер-класс для кукольников-технологов, я отправился туда, чтобы увидеть мастеров и проконсультироваться, как сделать фигурку кота для спектакля «Сиреневые облака». Три дня потратил на одну только схему. Удивительно, но кот работает: голова и хвост поворачиваются, а сам он гнется. Получилось, конечно, неуклюже, но я был очень доволен.

«Мы с папой идем делать спектакль!»

Так говорит в детском саду мой сын Родион. Он присутствовал при создании кукол к спектаклям «Сиреневые облака», «Страшные приключения Йогана Унферцагта» и помогал мне. Правда, после этой помощи я не мог найти половину инструментов, но разве это важно? В четыре года сын посмотрел спектакль «Страшные приключения…», сначала не сказал, понравилось ему или нет, а дня через три начал задавать вопросы. Он знает весь вокальный репертуар «Алых парусов», хотя жутко коверкает песни, добавляя в них свой четырехлетний юмор. Вообще Родион, наверное, как и любой актерский ребенок, частично живет в театре: ведь репетиции начинаются в шесть вечера и продолжаются до девяти.

Когда спектакль = провокация

Спектакль #счастьежитьивидеть, в котором мы играем с Толей Макаровским две личности одного героя, идет на сцене Дома актера. Если кто-то считает его провокационным, я спорить не буду: да, это во многом провокация, и сделано это сознательно. Потому, наверное, и отзывы диаметрально противоположные, и мне это нравится. Когда все тебя ругают, скорее всего, ты дурак. Когда все хвалят – это подозрительно. А если мнения разделяются – одни говорят «ужас-ужас», а другие – «здóрово», значит, ты сделал что-то удачное. Я считаю, что спектакль получился, в нем есть, с кем себя ассоциировать. Главный герой Виталик говорит о чувствах и конфликтах, казалось бы мелких, но которые, наверняка, многие испытывали, но не все себе в этом признаются.

Сейчас перед нами стоит задача сделать так, чтобы публика, которой адресован этот спектакль, пришла в Дом актера. На спектакль #счастьежитьивидеть я бы звал людей парами, потому что там проскальзывают вещи, о которых люди иногда стесняются друг другу сказать – и зря. По реакции зрителей я понял, что в спектакле есть хорошие и точные попадания про отношения «мальчик-девочка» во взрослом состоянии. В качестве анонсов спектаклей мы с Толей запускаем в соцсети тизеры, иногда хулиганские, чтобы заинтересовать зрителей и в каком-то смысле отсечь тех, кто ходит в театр за высоким и духовным. Потому что иначе мы их обманем.

Счастье – не обязательно хэппи-энд

В спектакле «Однажды в Ялте» по чеховской «Даме с собачкой», который мы делали вместе с Всеволодом Чубенко и Аней Терентьевой, мне было интересно показать не супружескую измену, а феномен влюбленности в короткий период. Я предложил такую мысль, что любовь – это состояние счастья, а счастье – это не обязательно хэппи-энд. Так получилось, что она замужем, он женат, развестись в тех обстоятельствах очень трудно – и, тем не менее, это любовь. Они знают, что у них совсем немного времени на чувства, а стоит ли стенать и страдать, если скоро всё закончится?.. Это как Новый год: мы все знаем, что праздник длится недолго, и пытаемся в какие-то несколько часов втиснуть как можно больше счастья. Так и герои «Однажды в Ялте»: в то короткое время, которое они «вырезали» из своей обычной жизни, они пытаются быть счастливыми и влюбленными. Я не хотел ни поддерживать, ни осуждать героев спектакля – отношение к супружеской неверности у каждого свое. Для меня эта история о другом – об эмоциональном напряжении между мужчиной и женщиной, находящимися в безвыходном положении.

Насилие в искусстве никому не нужно

Я стремлюсь к тому, чтобы в моих постановочных работах каждый зритель видел что-то свое – ощущения, взгляды на мир... Они могут не совпадать полностью с моими, и это хорошо. Навязывать собственное мнение бессмысленно: насилие в искусстве никому не нужно. Конечно, если мне захочется кого-то в чем-то убедить, я постараюсь это сделать, но чаще я пытаюсь настроить людей на свободу восприятия. Конечно, не всегда зритель готов к диалогу. Бывает, что он приходит в театр в состоянии паствы: «Сейчас мне всё объяснят». А спектакль не хочет ничего «объяснять» – он хочет «поговорить». Когда я сам прихожу в театр, в кино или на выставку, то настраиваюсь на диалог. Бывает, сижу и ничего не понимаю, тогда пытаюсь разобраться и ищу то, что в этой мозаике мне близко и цепляет.

Всё, что артист делает на сцене, должно быть импровизацией

Импровизация – это не потому что «текст забыл». Иногда этот самый текст не сильно и нужен. На мой взгляд, как только артист выходит на сцену и до того момента, пока он с нее не уйдет, всё, что он делает, должно быть импровизацией. Это идеал, к которому хочется стремиться. Рассказывать каждый раз одно и то же по выученному сценарию скучно: я ведь не биквадратное уравнение решаю, которое у меня никаких чувств не вызывает. У каждого спектакля и даже театрального капустника – свой микромир, свои законы. А импровизация как раз позволяют действовать по законам этой вселенной, где всё немного по-другому, чем в реальности. Есть вещи, построенные на явной импровизации, а есть другие, где импровизация более тонкая и менее очевидная. Но она всегда должна быть, без нее искусства не получается.

Это как радость творчества – она должна быть в любой профессии. Вот, например, прихожу я в веломастерскую, а ребята буквально с порога взахлеб начинают рассказывать, как они делали ремонт колеса. Они получают удовольствие от того, чем занимаются. А воспитатели детского сада? Они же постоянно что-то изобретают. И очень важно, чтобы у человека впереди всегда была цель, тогда будет, зачем жить.

Пытаюсь понять: что, собственно, меня привлекает в театре?..

Сюжет, нарратив? Он есть в любом искусстве – литературе, музыке, живописи… В театре мне нравится атмосфера, его стихия. Пожалуй, лучшее определение театра, которое я слышал: «а» разыгрывает «b» в присутствии «с». Из этой сухой формулы появляются невероятные вещи. То самое ощущение, когда вроде бы нет ничего особенного – какая-то коробка, фонарики… Но при этом происходят чудеса. Сцена меняет: когда актер начинает творить, он становится другим. Это и есть волшебство, ради которого стоит этим заниматься.

Мне любой театр нравится, лишь бы он хороший был

Не люблю, когда в театре страсти рвут, и стриптиз души мне тоже не интересен. Люблю, когда нерв спектакля чувствуется исподволь, а не благодаря внешним драматическим эффектам. От «Небольшого драматического театра» в Санкт-Петербурге я под впечатлением даже спустя несколько лет. Как отчаянно играют! Причем, не современную драматургию, а классику: «Иванов», «На дне», «В Мадрид, в Мадрид», «Оркестр». Ты сидишь в зрительном зале и понимаешь, что всё это время актеры были не внутри ситуации, а над. Мне до сих пор интересно: какими путями они добиваются такого эффекта? Чтобы такую страсть сыграть, обострить чувства и эмоции до предела – это как же нужно себя накрутить, внутреннюю «собаку Павлова» надрессировать?.. «Борис Годунов» в постановке Константина Богомолова меня, наоборот, зацепил прохладным, немного отстраненным взглядом – как будто наблюдаешь за хирургической операцией.

Каждый человек – космос

Это понимание внезапно обрушилось на меня после спектакля «SOS» (THE SONG OF SONGS «Песнь Песней царя Соломона») в помещении Театра Наций, где мне удалось побывать во время командировки от СТД. Причем, в спектакле не было ни сложных внешних художественных или пластических решений, ни танцев, ни визуальных спецэффектов. А начиналось театральное действо и вовсе с того, что актеры лежали в фойе театра где-то под ногами у зрителей. Очень интересное ощущение: ты всё время перед выбором – либо перешагиваешь через человеческое тело, либо обходишь. Потом, уже в зале, артисты пели что-то красивое и одновременно читали тексты из «Писем Плиния младшего»… Это было словно начитывание какой-то мантры и сработало очень мощно. После спектакля, когда я ехал в метро, вдруг понял, что живу не просто в обществе, а в Человейнике. Где каждый на каком-то своем уровне является личностью, а вовсе не тем, кем мы привыкли друг друга маркировать по социальному положению или профессии – вахтер, актер, журналист, случайный прохожий… Каждый человек – космос, и это понимание пришло ко мне после спектакля. Вот это и есть магия театра в действии.

О творческих планах

Хочется сделать что-то смешное и дурацкое. Какой-нибудь водевиль поставить. Нашли с друзьями одну старинную пьесу, теперь ищем возможность воплотить ее на сцене Дома актера.

Давно пытаюсь поставить моноспектакль: и материал нашел, и с наследниками автора договорился… Но в последний момент говорю себе: «Нет, Андрей, рано». Мне очень легко работать в диалоге, что-то сочинять, разговаривать – здесь разговаривать будет не с кем. Меня удивляет и восхищает Всеволод Чубенко: в моноспектаклях у него нет сложной сценографии, которая бы его прикрыла. Из раза в раз выходить на одну и ту же сцену, играть в одиночку и быть при этом разным – очень сложно. Для меня это сродни подвигу.