Евгений Родионов: «Большинство всегда не право»

2020 Весна

Юлия Шутова

Часто обращаясь к интервью, журналист думает, что сейчас он поймет о человеке всё! С Евгением Родионовым этот номер не прошел, и сам художник совершенно не отрицает, что он полное противоречие, а в беседе с улыбкой говорит, что мир познать в принципе невозможно, но не стоит бросать попытки это сделать. Сам он старается смотреть на происходящее вокруг глазами взрослого ребёнка: есть жизненный опыт и знания, и есть желание поиграть, пошутить, а порой и сострить, не стесняясь в «художественных выражениях». Наша беседа – о творческих поисках автора, а также о постоянных героях родионовского мира.

Евгений, ваши работы почти всегда полны юмора или иронии. Откуда берется это настроение?

На первый взгляд они веселые и ироничные, но за каждой работой есть задник – грустный и серьезный. Кто-то, видя первую плоскость картины, останавливается на ней, кто-то пытается идти дальше. Второй план тесно связан с моими личными переживаниями, поэтому посторонний человек не сразу его заметит. Но в целом гораздо интереснее делать что-то веселое. В школьные годы мне нравился критический реализм – достоевщина в литературе, Василий Перов в живописи, все вот эти социальные проблемы. Спустя много лет я понял, что если обращать внимание только на плохое, сам становишься злым. И если выплескивать негатив на картину, тебе-то станет легче – есть художники, которые так и делают, но картина становится злой, и нужно ли это кому-то, кроме художника? Художнику это помогло, зрителю нет, я стараюсь игнорировать плохое, поэтому такое веселое ироничное искусство у меня и получается.

Как получилось, что ваша первая персональная выставка в Вологде и, так сказать, громкое заявление о себе были посвящены алкоголю и ситуациям, с ним связанным? Каким был тогда художник Родионов?

Он ходил на работу с полдевятого до пяти, вставал в два-три часа ночи и рисовал перед работой, потому что очень хотелось. Был хулиганистым – тогда не существовало никаких останавливающих факторов – полная свобода творчества, отсюда и серия «Пейте-пейте». Когда повесили эти сто работ, реакция была абсолютно неоднозначной. В тот момент жизни это была арт-терапия. Многие говорят, что искусство не лекарство, а я думаю, это свойство в нем есть, но нужно понимать, что тебя вылечит, а что – погубит. После этой серии на этой теме была поставлена жирная точка –всего этого треша с нецензурной лексикой больше не было. И так каждый раз –серия заканчивается, двигаемся дальше.

Как формировался ваш стиль?

В 2008-м я начал рисовать графику – гелевой ручкой, рапидографом, тушью, пером – небольшие совсем работы, параллельно работал в красках, но не мог найти себя. Один художник дал мне совет соединить мою живописную и графическую манеры в одно, и пошло-поехало. Я не ставил себе задачу повторить русский лубок, мне просто он нравился, как нравилась средневековая книжная миниатюра, плакат и комиксы. Русский лубок – разный, порой и хулиганистый: смотришь, картинка вроде милая, а текст… Народ же русский за словом в карман не полезет. А в плакате – твердая композиция, есть картинка и призыв. Мысль, которую ты хочешь донести, написана крупными буквами, а картинка идет как дополнение – сюжет превалирует над формой. У меня в картинах нет этих элементов по отдельности – берутся основные принципы: призыв из плаката, манера лубочной картинки, цвет из миниатюры, действие из комиксов. Всё это откладывается в голове и часто интуитивно возникает в творчестве – это не копирование, это синтез. Хотя лубка уже становится меньше, ведь художник постоянно меняется. Вот серия «Бабы, барышни, девчата» закончена в 2018 году, выставка до сих пор путешествует, но художник уже другой, он думает о другом, а та сказка продолжает жить. Когда картина написана, она моментально начинает жить своей жизнью, теряет связь с художником. Художник развивается во времени, картина – нет.

В какой момент и почему вы отошли от социальной темы в сторону проектирования собственных художественных миров?

После «Пейте-пейте» была еще попытка постебаться над нашей жизнью в серии «Родионовская роспись» – я полтора года рисовал на разделочных досках. Это были небольшие картинки, посвященные реалиям вокруг. Было популярно ледовое шоу на ТВ – я нарисовал свинью на коньках, например. Я тогда еще радио слушал, и все современные проблемы на холст выплескивал. В конце концов я от этого так устал, что сейчас полностью отгородил себя от новостей… Была еще серия «Ляпота» – тоже социальная, но потом была поставлена точка. Появились другие работы. Те, которые представлены в галерее «Борей» в Петербурге, имеют интересный эффект. Вроде бы они направлены на реальность, но в то же время они от этой реальности отражаются. И вот ты хочешь посмотреть и понять жизненные законы, но тебе не удаётся – какая-то неведомая сила заставляет заглянуть внутрь себя, говоря о том, что гораздо интересней познавать себя, нежели происходящее вокруг.

В сказках обычно есть мораль, а в ваших работах она присутствует?

В русских сказках обычно идет борьба добра со злом, а в моих сказках вообще ничего плохого нет. Взять серию «Бабы, барышни, девчата» – там идеальный мир, полный уход от реальности, амуры и всё прочее.

Почему на ваших картинах бабы, девчата и барышни встречаются чаще, чем, к примеру, деды, пацаны и баре? Они живут в сказочном мире, но проблемы у них те же, что и у обычных женщин.

Это кажется, что барышень больше нарисовано, чем мужиков – хотя барышень и правда рисовать интересней. Но вообще это только в песне «на десять девчонок девять ребят», в родионовском мире всех поровну. И у барышень этих совершенно нет проблем – они сено убирают, по вечерам на кентаврах катаются, а по праздникам надевают крылья бумажные и летают.

Почему разнородные бабули – вечные героини ваших работ? Причем чаще всего они в какой-то совершенно невообразимой ситуации – то на Венере, то смотрят на гигантские мухоморы? Вроде бы они носители народной мудрости, но при этом их измышления намеренно глуповаты…

Ну, вот не зря говорят: что старый, что малый – то есть стариков приравнивают к детям, и старые люди часто действительно ведут себя как дети. Я тоже взрослею с каждым годом, а мне не хочется становиться матерым мужиком, наоборот, хочется обратно – в юность. И люди свой возраст порой не ощущают – спросишь их, чувствуешь себя на 65? Нет, конечно. Вот поэтому они так и ведут себя, эти бабули. Да, у них есть богатый жизненный опыт, но в душе они молоды и ведут себя как дети, до сих пор идут по жизненной тропе, удивляясь происходящему, открывают его заново. Как и пионеры. Вот почему у меня много пионеров? Это не ностальгия по советскому прошлому, пионер – это человек, который только встает на свой жизненный путь. Он знакомится с миром, понимает, что мир порой бывает и страшен, и абсурден, но он смело идет его открывать и познавать. А бабушки у него за спиной уже знают: за всю жизнь не понять этого мира. Все попытки тщетны. Я задаю вопросы картинам, я задаю вопросы себе, но ответов не нахожу, возникают лишь новые вопросы. Истина не находится, но при этом появляется искусство – картины, которые фиксируют вопрос, и порой, возвращаясь к ним, ты думаешь, а может, я тут разберусь… а может, и нет.

А вот та картина «ПуПуПиду», где три бабули и Мэрилин Монро?

Она про любовь. Мэрилин Монро – американский секс-символ, а три бабушки могут ассоциироваться с Верой, Надеждой и Любовью. И они смотрят не на зрителя, они погружены в себя. Мэрилин умерла в молодом возрасте, а эти дожили до преклонных лет. Одна, может, Петю вспоминает, другая – Васю – любовь живет у них в сердце. От секс-символа осталась лишь красивая картинка, а у них живы воспоминания, их душу греет любовь, они могут поведать разные истории.

В 2015 году вы решили сделать серию «Доска почета», которая потом транформировалась в «Крутых чуваков» – людей, которые сыграли важную роль в вашей жизни. Расскажите немного об этой серии, а также пару историй про крутых чуваков и вас. Мне лично интересно, что там делают Анна и Мария Тюдоры.

Это просто красивые женщины, как на красивых средневековых портретах. Как-то купил в музее книжку про Тюдоров, листал, увлекся на неделю, потом забыл, а картины нарисовались. Вообще серия «Крутые чуваки» началась с маленького портрета Тома Уэйтса, я был поражен тем, как менялось его творчество, вдохновлен его экспериментами – он стал для меня ориентиром. И потом просто начал вспоминать, кто еще повлиял на меня – переносился назад и молодел душой. Был там Борис Гребенщиков, чье творчество тоже особенное, он «впитывает» всё происходящее в музыке, но при этом абсолютно индивидуален. Художники, конечно –Дали, Ван Гог, писатели – Буковски, например, пьяница, который писал совершенно нежные романы. И конечно, можно было потренироваться на портретах – никто из этих крутых чуваков тебе не скажет, мол, плохо нарисовал.

Вы рисуете обычных людей?

Почти перестал – я не люблю переделки. Если хочешь заказать портрет у конкретного художника, ты должен полностью довериться ему и не вносить никакие коррективы.

В одном из интервью, описывая картину «Кофе с собой», вы сказали, что мы забыли вечные ценности и придумываем новые. Вы считаете, что люди стали мельче? Они стали больше значения придавать бытовым вопросам?

Да, люди обмельчали, у меня даже есть картина на эту тему – там изображена огромная лошадь и жеребенок с голубым хвостом, а внизу три маленьких бабушки. Лошадь говорит: «Мне очень грустно, грустно и печально: все смотрят в зубы, и никто в глаза. Да, люди нынче сильно обмельчали, будто хвостов не лицезрели никогда». Часто то, что ни на что похоже, вот этот синий хвост, мы воспринимаем агрессивно. Еще мы торопимся, тратим время на ненужный сбор информации, листаем ленту новостей постоянно, у нас в голове какая-то каша – я ведь и о себе говорю. А нужно оставаться человеком, помнить вечные ценности. То, что менее популярно, оно порой является более мудрым. Этот хвост синий к чему – к тому, что большинство всегда не право, и картина «Кофе с собой» об этом же.

Какие ценности, по вашему, должно транслировать искусство сегодня?

Искусство ничего не должно – каждый художник ставит себе задачу самостоятельно. Кто-то хочет поменять мир, лично я думаю, это бесполезно. Я порой использую это как терапию, как лекарство. А вообще занятие искусством – процесс, который уже запущен, и его не остановить, если остановишься, ты выпадаешь из жизни. Я не могу ни дня «без строчки». А так с каждой серией ставишь себе какие-то задачи, задаешь вопросы. И только выставка в конце может дать четкое понимание того, над чем ты задумывался и что хотел сказать.

В чем концепция серии «Популярное мещанство»? Почему ваши мещане читают Стивена Кинга и Умберто Эко?

В «Популярном мещанстве» нет человека, и в то же время он незримо присутствует за картиной. Это серия натюрмортов, тема избитая, но она мне интересна, и уж очень она автобиографичная – я перерисовал все предметы дома. В то же время, будучи личными, при умелом расположении эти вещи дают возможность начать игру, передать зрителю определенную мысль.

В конце XIX века и в советское время мещан сделали плохими, хотя я не вижу в мещанстве ничего постыдного. Мещане – прослойка общества, которая живет в своем маленьком мире, и никому там нет дела до глобальных проблем, страшных новостей и обвалов рубля, зато есть семейные ценности, любимое занятие и дом, в котором так хорошо, что и на улицу не охота.

Получается, что в этой серии почти всё про вашу жизнь?

Это тоже… Допустим работа «Сам с собой в лото играю» – об одиночестве. Десять с лишним лет назад, когда я потихоньку вступал на эту художественную тропу, я попал в «Общество бездарных поэтов и художников», мы встречались на концертах и съездах, как мы их называли, подружились, было ощущение, что ты не один. Когда история с ОБПиХ закончилась, стало не хватать вот этой совместной сопричастности к чему-то общему и главному, казалось, нужно рядом иметь людей, которые близки тебе по духу, но только со временем я начал понимать, что это может и мешать. Очень легко потерять себя, если с кем-то сядешь рядышком играть в одну и ту же игру. Лучше смотреть, быть рядом, но идти своим путем.

Моя позиция в том, что объединения не всегда приносят пользу – среди моих любимых художников почти никто ничего не окончил. При этом есть такой художник Евгений Бутенко, у него настолько всё здорово по образам, по форме и по содержанию, а он без образования. А те, кто институт окончил, им руку поставили, и они по-другому не могут, а кому этот реализм сейчас нужен? Никому.

Много кому, уверяю.

Это опять большинство, которое всегда не право. А тем, кто правы, и их меньше, им не нужен реализм. Большинству сейчас нужны раскраски по номерам. Я тут заходил картину оформлять в раму, встретил знакомую, и она мне говорит: «Смотри, вот дочка у меня нарисовала». Гляжу: круче меня нарисовала. – «Это картина по номерам, два месяца рисовала». Я выдохнул даже. Вот они такие Сезанн Иванов, Мане Петрова поставили себя на одну ступеньку рядом с гениями. Мазки по алгоритму, а шагнуть в сторону?.. Ну, изобретешь велосипед, но ведь это будет твой велосипед. Поиск – это самое интересное.

Вы любитель изобретать слова, взять тот же «мокос», «бревновумэнов», «сантафросю»? С чем это связано?

Какое-то время, очень давно, я писал рассказы, но понял, что одновременно тяжело заниматься всем и везде преуспеть. Но литературность никуда не делась, она мне интересна, к тому же это игра: зритель увидел нечто незнакомое на картине, и сразу мыслительный процесс включается – надо расшифровать. Картина ведет диалог со зрителем.

Без вас слово «мокос» вряд ли бы кто-то расшифровал.

Да, его нет в русском языке, и это попытка постичь непостижимое. Вот жизнь, она непонятна, но мы пытаемся ее понять.

Вы и правда считаете, что художник – это созидающий волшебник?

Да, когда ты пишешь и создаешь – это магический процесс, потому что ты одновременно думаешь и не думаешь, композиция порой складывается на интуиции. Это волшебство, потому что из ничего создается нечто. Я уже сказал, что как только картина нарисована, она живет своей жизнью, и она не меняется. Ребенок родился, он растет и все время меняется, а картина осталась, и вот ты зритель – ты смотришь и либо отворачиваешься и проходишь мимо, либо «залипнешь» и отойти не можешь. Это волшебство. Когда человек приходит в музей, он получает положительные эмоции, разве это не волшебство? На какое-то время он становится лучше.

Кого бы вы позвали на ужин, чтобы поговорить об искусстве?

Из современных художников мне нравится Павлик Лемтыбож – петербургский автор, участник объединения «Колдовские художники». Но не для того, чтобы прямо об искусстве говорить. Нет. Павлик – это такая глыба, фигура, которая делает то, что хочет, и создает свои правила. Интересен взгляд на мир Дамира Муратова. А вообще разговоры об искусстве ни к чему не приведут – зачем о нем разговаривать, его делать надо или любоваться им.

Все фотографии и изображения картин предоставлены Евгением Родионовым