Виктор Кочнев: «В музыкальном плане я всеяден»

2020 Зима

Наверное, нет такого вологжанина, который хотя бы раз в жизни не слышал оркестра духовых инструментов «Классик-модерн бэнд»: на общегородских праздниках, в День Победы или в погожий летний четверг прямо под открытым небом в Кировском сквере. Сольные программы оркестра – это каждый раз большое событие и радость для любителей музыки, и каждый раз коллектив удивляет тонким подходом и глубиной понимания выбранного для исполнения материала. Во многом это заслуга бессменного художественного руководителя оркестра, заслуженного артиста России Виктора Кочнева. Зрители часто видят только спину дирижера – мы решили представить лицо маэстро, взяв у него большое интервью, в котором он рассказывает о своих армянско-греческих корнях, родителях-врачах, брате – выдающемся дирижере, народном артисте России, о своем детстве и юности, своем детище-оркестре и о многом другом.

Виктор Леонидович, насколько нам известно, вы не коренной вологжанин – в северной Вологде в середине ХХ века редко можно было встретить такие черные глаза. Набор сведений, которыми располагает о вас интернет, довольно скромен: родители – врачи, брат – народный артист, вы – пианист. А самое интересное всегда кроется в подробностях. Как ваши родители оказались в Вологде? Почему вы с братом пошли по музыкальной стезе и добились там успеха и признания? Как получилось, что вы возглавили духовой оркестр? Давайте начнем с истоков.

Ну, если с истоков… Корни у меня и вправду не вологодские. Предки моего деда по отцовской линии – сибирские зажиточные купцы. Это район Томска, Минусинска. Отец у меня был русским, а мама – наполовину армянка, наполовину гречанка. Гречанкой была бабушка (я ее называю «моя греческая бабушка»), а дедушка был армянин – Иоаннес Акопович. По-русски его все звали Иваном Яковлевичем. Они жили в Крыму, дедушка был очень известным и уважаемым врачом, к нему приезжали лечиться со всего полуострова. У них был большой дом недалеко от Коктебеля, где они принимали у себя всю местную и приезжую интеллигенцию – помню, бабушка упоминала многих поэтов Серебряного века, бывавших у них. В Старом Крыму соседом у них был Александр Грин – бабушка рассказывала, что он очень любил мою маленькую маму и постоянно таскал её на руках. А еще бабушка рассказывала, что ее предок по фамилии Диаманди был придворным ювелиром при греческом дворе. Но потом им тоже пришлось несладко: во время депортации крымских татар во время войны под эту гребенку попали все, кто угодно, в том числе и дед с бабушкой – их сослали в Саратовскую область. Потом, правда, разрешили вернуться – но дед, леча больного, заразился брюшным тифом и умер.

Родители отца тоже были врачами. Во время Великой Отечественной войны дед был военврачом 2 ранга, погиб в ноябре 1941 года на теплоходе «Армения», эвакуировавшем раненых и мирных жителей: немцы торпедировали судно недалеко от побережья Крыма. Это была страшная трагедия – тогда погибло порядка 10 тысяч человек. Среди них – мой дед и его сын, мой дядя, брат отца, тоже врач. Помню, когда я был еще маленьким, бабушка моя всё искала свидетелей катастрофы, чтобы узнать хоть какие-то подробности – тогда все эти факты замалчивались. А не так давно я увидел по Первому каналу большую передачу про гибель «Армении» – и там рассказывали в том числе и про моего деда и дядю, показывали их фотографии. В передаче показали молодого человека, рассказывавшего о них – он оказался моим родственником, правнуком дяди, который погиб. Он занимался изучением этой истории, даже в какой-то экспедиции русско-американской был, ещё до того как нашли затонувший теплоход (а его нашли только нынешней весной).

А родители учились вместе?

Да, в Симферопольском мединституте, тогда довольно знаменитом. Там была могучая профессура, но в 1937-м одного за другим всех профессоров куда-то повыдёргивали, и больше их никто не видел. Так что родители жили в достаточно суровые времена, не то что мы.

Мы с братом тоже родились в Крыму – он в 1942-м, я в 1946-м, в январе. Если «открутить» назад 9 месяцев, то становится понятным, что мое рождение было спланировано в мае 1945-го – потому-то меня и назвали Виктором. А еще Виктором звали моего погибшего на теплоходе «Армения» дядю, так что причина двойная.

После войны родители с двумя маленькими детьми и моей греческой бабушкой сначала приехали в Москву – какое-то время жили у двоюродного брата отца, художника Бориса Юрьевича Лорана в коммунальной квартире, где в двух комнатах было нас пятеро и их пятеро. Кстати, отец Бориса Юрий Лоран был режиссером театра Станиславского, его другом и сподвижником. А потом родителям предложили работу в Вологде (в числе вариантов был еще Кишинев, но показалось, что Вологда – более русский город) и в 1949 году мы переехали сюда. Мне было тогда 3 года.

А какая врачебная специализация была у родителей?

Мама была микробиолог-бактериолог. В Вологде в то время существовал бактериологический институт, который занимался в том числе и производством вакцин. Когда мы только приехали в Вологду, нас на санях встречал директор института, знаменитый ученый Василий Вячеславович Лебедев, именем которого сейчас названа вологодская водолечебница.

Маме тогда удалось запустить в Вологде производство вакцины от полиомиелита. Вообще, мама была уникальным специалистом. На протяжении всей ее врачебной деятельности сложилось мнение, что если что-то непонятно, то надо идти к Веронике Ивановне Кочневой. Как-то в Вологодской области случилась вспышка какой-то странной инфекции и мама, проведя исследование, определила, что эта редкая инфекция до этого встречалась всего пару раз в Африке и один раз – в Чехословакии. Она штудировала всю медицинскую литературу по своей профессии, какая только выходила. Московские и питерские институты на основании её исследований часто писали кандидатские и докторские. Кстати, мама была награждена орденом «Знак Почета» – в то время это была очень серьезная правительственная награда.

А отец у меня был дерматологом-венерологом, впоследствии стал главным врачом кожно-венерологического диспансера. В городе его знали очень хорошо. И у него была своя метода лечения – он понимал, что часто кожные болезни связаны с какими-то психологическими проблемами, и порой лечил даже без лекарств, просто объясняя, разговаривая. Он сам по себе был очень обаятельным человеком, у него много было благодарных пациентов. Диспансер сначала располагался на Пушкинской, напротив кинотеатра Ленком, а потом на улице Лермонтова. Я часто приходил туда, когда был маленький, чтобы с работы с папой идти вместе. Бывало, прихожу – времени уже почти семь, а в коридоре сидит человек двадцать. И папа пока всех не примет, домой не уходил.

Родители, наверное, были очень заняты на работе, и у вас было не очень много времени для общения с ними?

Его вообще почти не было. Они целыми днями были на работе – мама в институте со своим микроскопом, папа – в диспансере. По вечерам они преподавали в медицинском училище, приходили поздно. Мы собирались за вечерним столом, но и тут родители обсуждали свои профессиональные дела. Мама рассказывала про каловые массы, в которых находились какие-то неведомые микробы, а папа рассказывал про своих сифилитиков. А мы с братом так просвещались.

Тогда не мудрено, что вы с ним решили не продолжать славную врачебную династию. Но почему именно музыка?

Ну, музыка у нас в семье тоже всегда была в фаворе. Мама в детстве была поразительно талантливым человеком в музыкальном плане. Она занималась на фортепиано, закончила музыкальную школу – и потом в свои 75 лет могла сесть за фортепиано и сыграть любую из тех пьес, которые она играла в музыкальной школе. А у моей греческой бабушки был очень хороший голос, сопрано, она знала весь оперный репертуар и всю романсовую лирику. У дедушки, когда они жили в Крыму, был любительский ансамбль – дедушка сам играл на мандолине, а ещё там была скрипка, виолончель, гитара. Поэтому то, что нас с братом отдали в музыкальную школу – это было естественно.

Сначала брат пошел учиться на скрипке у Ильи Григорьевича Гинецинского. Это известный в Вологде музыкант, основавший первую в городе музыкальную школу и музыкальное училище еще в 1919 году. Я его помню очень хорошо, он бывал и у нас дома. Брат интересно о нем вспоминает. А когда очередь дошла до меня, то меня уже отдали на фортепиано – так как к тому времени папа перевез свою маму к нам из Симферополя, и с ней приехало старое немецкое пианино с подсвечниками. У меня музыкальные способности проявились очень рано, причем сначала – в вокальном плане. Если про брата рассказывали, что когда радио играло, он становился на табуретку и дирижировал, то про меня говорили, что, прослушав по радио какую-то вокальную партию, я потом повторял все ее сложнейшие колоратуры.

Моим педагогом по фортепиано была совершенно потрясающая женщина – Антонина Ивановна Поникарова, легендарный учитель. Она прожила до 90 лет, и я все эти годы поддерживал с ней связь. Когда я учился в 7 классе музшколы, она мне как-то подарила ноты и написала на них: «Моему самому талантливому ученику Вите Кочневу».

И после музыкальной школы вы пошли в музучилище?

Да, сначала окончил музучилище. Вообще, оглядываясь назад, я понимаю, что в жизни было несколько моментов, которые могли кардинально на что-то повлиять. Первый случился, когда я учился еще классе в третьем музыкальной школы – тогда из Москвы в Вологду приезжала преподаватель Московской консерватории Анна Даниловна Артоболевская, они отбирали детей для ЦМШ при консерватории и очень уговаривали родителей меня туда отдать. Но родителям было жалко меня отпускать, потому что только что в десятилетку при консерватории поступил брат Юрий и они не хотели расставаться еще и с младшим сыном. А в нашей профессии очень важно вовремя оказаться в хороших руках. Это я всё понял чуть позже, уже будучи сам педагогом.

Поэтому ЦМШ в моей жизни не случилось, было музучилище, после которого я стал готовиться к поступлению в Московскую консерваторию – занимался как сумасшедший, по 8-9 часов в день. Кончилось всё тем, что я «переиграл» себе левую руку. Это такой профессиональный момент: когда много занимаешься, а рука поставлена не совсем правильно, может произойти растяжение сухожилий. Из-за этого на экзамене в консерваторию я слегка «завалял» этюд Шопена, один из самых сложных, где в самом конце в левой руке очень большая нагрузка. И не попал, пропускали к следующему туру 36 человек, а я был 37-м или 38-м. Это – второй переломный момент, ведь МГК – это совершенно другой трамплин. Потом я поступал в Ленинградскую консерваторию, успешно сдал экзамен, но у меня умирал отец, и я, не дождавшись результатов зачисления, уехал в Вологду. Пришлось на следующий год снова поступать, и тогда они меня зачислили и переправили в Петрозаводск, где тогда открыли филиал Ленинградской консерватории. Учился я в конечном итоге там.

Вы учились в Петрозаводске, а числились в Ленинградской консерватории?

Да, у меня диплом ЛГК. Тогда только открыли этот филиал, и туда приехали преподавать лучшие педагоги из других консерваторий. Кафедра фортепиано в Петрозаводске была сильнее, чем в самой Ленинградской консерватории. Были два профессора солидных из Новосибирска: Слоним и его жена Тамаркина. Из Владивостока приехал мой педагог Владимир Маркович Касаткин, который учился у великих пианистов Фейнберга и Оборина. Он был меня старше был лет на 7-8 всего, поэтому был еще и близким мне по духу человеком. Методику и педагогику мне преподавала Азра Альфредовна Лоо, которая сама училась в Вене у крупнейшего педагога и исследователя фортепианного искусства Карла Адольфа Мартинссена, автора выдающихся трудов по фортепианной технике. От нее я подчерпнул много полезного.

На 5 курсе консерватории я вернулся в Вологду, стал преподавать в музучилище. В Вологде оставались две бабушки и мама, которая уже вышла на пенсию – надо было их поддерживать.

А преподавали вы тоже фортепиано?

Да, я преподавал фортепиано и сопутствующие предметы – концертмейстерский класс, когда учат аккомпанировать, вел ансамбли. Я всегда старался подходить к делу неформально, преподнести свое авторское видение. Всё иллюстрировал. У меня в руках был большой репертуар, и я мог и показать, как нужно играть, и предложить информацию к размышлению – я изучал серьезные профессиональные источники, выступал с лекциями по вопросам фортепианного искусства, давал открытые уроки.

Я не был гастролирующим пианистом, но пару филармонических сольных программ сделал. В итоге все, что я умел и знал, я старался вложить в своих учеников. За все годы я выпустил порядка сотни пианистов.

Параллельно я был концертмейстером и солистом Вологодской филармонии, это одна из больших вех в моей жизни. Как концертмейстер делал программы с серьезнейшими вокалистами, скрипачами, мы тогда много работали по области – была обширная концертная деятельность. Много программ подготовили с Геннадием Ивановичем Соболевым, человеком очень большого таланта, глубоко ощущающим музыку, способным дойти до самых истоков того, что хотел выразить композитор. Вместе с ним мы проработали лет 12, я в качестве концертмейстера, а он –солиста-вокалиста. Много записей осталось. Я сейчас их иногда слушаю и сравниваю с теми записями, что вижу в YouTube, это как минимум не уступает. Ни его работа, ни моя.

Что такое концертмейстер? Все понимают, что это человек, который подыгрывает солисту. А на самом деле хороший концертмейстер встречается гораздо реже, чем хороший вокалист. Если перевести, это «мастер концерта», то есть тот человек, который делает успех концерту. Концертмейстер должен создать солисту идеальные условия для самореализации. Это искусство быть вторым, будучи на самом деле далеко не вторым. Вот таким концертмейстером я и старался быть.

А как получилось, что концертмейстер и пианист стал дирижером духового оркестра?

А тут нет противоречий в принципе. Пианист – это человек, который двумя руками одновременно, в отличие от всех прочих музыкантов, по сути дела, создает оркестр. Он одновременно солирует и сам себе аккомпанирует. Всё, что делают в конечном итоге оркестр и дирижер, в какой-то зачаточной степени присутствует в профессии пианиста. К тому же пианист по своему образованию человек наиболее широкого кругозора, потому что у него есть такие дисциплины, как концертмейстерский класс, где он учится работать с вокалистами. А вокальная музыка – половина всего созданного композиторами. Одновременно он умеет работать с исполнителями на прочих музыкальных инструментах. Для пианиста стать дирижером вполне естественно, хотя чаще ими становятся скрипачи, струнники. Может быть, потому что они изначально в оркестре себя проявляют и наступает такой момент, когда они по каким-то причинам заменяют дирижера. Для дирижера также важно, чтобы он имел такой психофизический комплекс воздействия на других людей. Насколько ему готовы подчиняться те, кем он пытается руководить. Некое гипнотическое воздействие даже, если хотите.

Вообще, профессию дирижера я изучал со стороны много-много лет. Становление моего брата Юрия как дирижера было очень непростым. Это история постоянного невезения, сопротивления, попыток доказать свою состоятельность. Ему приходилось всё время пробивать какие-то стены. Он закончил консерваторию как альтист, потом как искусствовед, а потом еще аспирантуру, стал кандидатом искусствоведения. Но это отдельная история, тоже очень интересная. Сначала он был симфоническим дирижером в консерватории, потом стал ассистентом дирижера в Большом театре, главным дирижером в Казани, потом главным дирижером в Саратове. А я наблюдал очень внимательно. В те редкие моменты, когда он приезжал в Вологду, мы с ним гуляли вечерами и рассуждали о музыке, профессии, каких-то тонкостях. И я со стороны наблюдал за движениями дирижера, чисто физиономическими тонкостями. Каждый дирижер ведь являет собой ещё и определённый двигательный комплекс.

Вообще, мой первый оркестр был не духовой. К 60-летнему юбилею музыкального училища в нем решили создать оркестр. И как-то так получилось, что я вызвался его собрать. Поскольку я в городе знал всех музыкантов, я собрал, кого можно, плюс подключил студентов. И получился такой приличный симфонический оркестр, человек 50. Сделали программу, сыграли на отчетном концерте. Все удивились, как это вдруг из ничего – и оркестр! И Кочнев вроде на дирижера похож. И у меня появилась репутация человека, способного руководить оркестром. Поэтому, когда в начале 1990-х в городе создали духовой оркестр, меньше чем через год я его возглавил.

Слышала, что, придя в оркестр, вы проводили довольно жесткую политику…

Не буду плохо отзываться о моих предшественниках, но когда я пришел в коллектив, оркестр был в состоянии раздрая. Порядка не было. Поскольку он во многом состоял из военных музыкантов, там было довольно много людей пьющих. Среди духовиков, увы, это достаточно распространенное явление. Пришлось с ними сильно бороться. Как-то раз я уволил сразу 5 или 6 человек. Потому что понимал – либо я это дело привожу в человеческое состояние, либо это всё развалится. Среди самых надежных, опытных музыкантов я получил поддержку, и мы начали совместно это всё создавать.

Из того первого состава сейчас кто-то играет?

Уже почти нет, всё-таки прошло 30 лет. А они и тогда уже были люди лет пятидесяти. В прошлом году, например, у нас ушел на пенсию оркестрант, которому исполнилось 80 лет.

А сейчас как у вас в коллективе взаимоотношения с зеленым змием?

Сейчас всё хорошо. Все понимают, что это мне не нравится. Случается, я наказываю и рублем – это в качестве крайней меры. Но при этом мы не теряем человеческих отношений. Просто в таком коллективе, как оркестр, должна быть дисциплина и уважение к руководителю.

Как пополняется коллектив оркестра, откуда приходят музыканты?

С этим, в общем-то, беда. Музыкантов-духовиков сейчас почти нигде не готовят. По сути дела, подпитки для оркестра на перспективу нет. В нашем музыкальном колледже сейчас много саксофонистов у Сергея Кузнецова, но трубачей, валторнистов давно уже нет, кларнетистов – один или два студента. Это проблема не только Вологды, это проблема уже на государственном уровне.

Какой сейчас возрастной состав оркестра?

У нас есть и молодые ребята, от 18 лет. Но основной костяк – где-то около 40 лет.

А сколько человек в оркестре?

Где-то 35-38. Сейчас оркестр в хорошем состоянии, все «дыры» заткнуты. Есть группы более слабые, есть более сильные. Ни один оркестр не состоит из одних только очень хороших музыкантов, тем более в провинции.

Какая у вас политика в отношении репертуара?

Я человек всеядный в музыкальном плане, мне в общем всё равно, какие музыкальные стили и направления интерпретировать. Поскольку я получил достаточно серьёзное образование, для меня никакая музыкальная партитура не является каким-то ребусом, который я не могу разгадать. В этом отношении мне всё равно, что исполнять. Это может быть джаз, хотя к джазу я несколько охладел, по сути дела, в этом жанре нет содержательности, нет развития определённой идеи и ее разрешения. Там есть жонглирование какими-то вещами, связанное с потрясающим владением либо инструментом, либо голосом. Современный рок и всё, что с этим связано, тоже не вполне самостоятельное направление, всё откуда-то надёргано. Это не работа композитора, как у Шостаковича или Чайковского, это конструирование музыки из каких-то музыкальных впечатлений и формул, которое для людей необразованных может восприниматься как высокое искусство.

Однако ваша программа «От классики до рока» чрезвычайно популярна у слушателей.

Это потому, что мы из любой музыки стараемся извлечь нечто, что приблизило бы ее к серьезному восприятию слушателем. Знаменитый педагог и пианист Нейгауз говорил, что музыка – это как вода. И лужа – вода, и океан – вода. Всё зависит от того, какова глубина. Мы стараемся всегда «копать» глубоко. Поэтому программа «От классики до рока» была исполнена с уважением к первоисточнику, с задачей максимально приблизиться к его смысловым корням.

У нас и эстрады в репертуаре очень много. Мы можем всё, что угодно, я ж говорю, что всеяден. Есть прекрасная советская эстрада, чудесные песни, до сих пор любимые и слушаемые. Просто нужно произвести тщательный отбор и предложить слушателям хороший композиторский материал и свое честное отношение к его подаче.

В сентябре-октябре «Классик-модерн бэнд» съездил в большой гастрольный тур по городам воинской славы с проектом «Оркестр Победы» – за 23 дня вы выступили в 11 городах Северо-Запада. Расскажите о впечатлениях от вояжа.

Такой насыщенный гастрольный тур – это вообще беспрецедентная вещь, ни у одного оркестра нашего типа по стране (а я знаю их практически все) такого не было. Великий Новгород, Тихвин, Ржев, Старая Русса, Архангельск, Новодвинск, Тверь, Ярославль… Мы выступали и в больших концертных залах, и на городских площадях. В концертах участвовали коллективы и солисты тех городов, которые нас принимали. В основном, тоже духовые оркестры, но были и другие коллективы – инструментальные ансамбли, вокалисты. Мы старались построить программу так, чтобы можно было выступить с ними практически без репетиций. Поскольку программа была посвящена 75-летию Победы, то самые известные композиции – «Майский вальс», «День Победы» – мы исполняли совместно сразу же, ведь они есть в репертуаре каждого оркестра духовых инструментов. Мне кажется, такой солидный гастрольный тур с такой пронзительной программой – лучший подарок, который сделал оркестр для своих слушателей в год своего 30-летия.

В январе 2021 года заслуженный артист России Виктор Кочнев, почти ровесник Победе, отмечает свой 75-летний юбилей. Пожелаем маэстро здоровья и неиссякаемого творческого вдохновения, а коллективу, возглавляемому им, – новых интересных программ и благодарных зрителей.

Елена Легчанова